Л. ФОН БЕРТАЛАНФИ

 

ОБЩАЯ ТЕОРИЯ СИСТЕМ - КРИТИЧЕСКИЙ ОБЗОР. 1

1. ВОЗНИКНОВЕНИЕ МЕЖДИСЦИПЛИНАРНЫХ ТЕОРИИ. 2

2. МЕТОДЫ ОБЩЕЙ ТЕОРИИ СИСТЕМ.. 6

3. ГОМЕОСТАЗИС И ОТКРЫТЫЕ СИСТЕМЫ.. 9

4. КРИТИКА ОБЩЕЙ ТЕОРИИ СИСТЕМ.. 12

5. УСПЕХИ ОБЩЕЙ ТЕОРИИ СИСТЕМ.. 15

ИСТОРИЯ И СТАТУС ОБЩЕЙ ТЕОРИИ СИСТЕМ.. 28

 

 

ОБЩАЯ ТЕОРИЯ СИСТЕМ - КРИТИЧЕСКИЙ ОБЗОР*

 

 «Поскольку творческая мысль является самым важ­ным свойством, отличающим человека от обезьяны, она должна оцениваться дороже золота и сохраняться с большой бережливостью» (A. D. Hall, A Methodology for Systems Engineering, Princeton, Nostrand, 1962).

Прошло более 15 лет с того момента, как автор впер­вые представил широкой публике проект общей теории систем (Берталанфи [10; 12; 14]). С тех пор эта концеп­ция широко обсуждалась и была применена ко многим областям науки. Если в одном из первых обзоров по об­щей теории систем (Эглер [30]) говорилось о «заговоре молчания» в связи с идеей этой концепции, то теперь, несмотря на наличие явных ограниченностей, различных подходов и справедливой критики, немногие смогут от­рицать законность и плодотворность междисциплинар­ного системного исследования.

Более того, понятие системы в настоящее время не ограничивается теоретической сферой, а становится цент­ральным в определенных областях прикладной науки. Вначале это понятие выступало преимущественно как абстрактная и дерзкая теоретическая идея. Теперь же системотехника, системное исследование, системный ана­лиз и им подобные категории стали рабочими терминами. Многие промышленные предприятия и государственные агентства имеют соответствующие департаменты, коми­теты или по крайней мере особых специалистов по этим проблемам, а многие университеты предлагают програм­мы и курсы для изучения системных идей.

Таким образом, автора настоящей статьи, одним из первых предсказавшего, что понятие «система» станет поворотным пунктом в современной научной мысли, можно считать реабилитированным. Приведём слова Р. Акофа, специалиста прикладной науки: «В последние два десятилетия мы являемся свидетелями быстрого раз­вития понятия «система», ставшего ключевым в научном исследовании. Конечно, системы изучались в течение многих столетий, но теперь в такое исследование добав­лено нечто новое... Тенденция исследовать системы как нечто целое, а не как конгломерат частей соответствует тенденции современной науки не изолировать исследуе­мые явления в узко ограниченном контексте, а изучать прежде всего взаимодействия и исследовать все больше и больше различных аспектов природы. Под флагом системного исследования (и его многих синонимов) мы уже наблюдали конвергенцию многих весьма специаль­ных современных научных движений... Эта и многие дру­гие подобные формы исследования представляют коллек­тивную исследовательскую деятельность, включающую постоянно расширяющийся спектр научных и техниче­ских дисциплин. Мы участвуем в том, что, вероятно, яв­ляется наиболее широкой из всех до этого сделанных попыток достигнуть синтеза научного знания» [I].

Сказанное, однако, не устраняет, а скорее подразуме­вает, что препятствия и трудности современного развития науки могут быть преодолены не иначе как путем карди­нального изменения существующей научной ориентации. Поэтому представляется своевременным еще раз обсу­дить задачи общей теории систем, рассмотреть ее основы и достижения, ее критику и ее перспективы.

В предисловии к VI тому «General Systems», написан­ном Р. Мейером [50], выдвигаются две проблемы, подле­жащие обсуждению. Прежде всего это вопрос, поднимае­мый многими исследователями, о «специфических поло­жениях, характеризующих метод и значение идеи общей теории систем». Другой центральный вопрос—«организмическая точка зрения». Как один из создателей Обще­ства по исследованию общей теории систем и основате­лей организмической точки зрения в биологии (см. Берталанфи [18]), автор чувствует себя обязанным ответить на этот вызов в той мере, в какой это допускают его ограниченные знания и используемая им исследователь­ская техника.

 

1. ВОЗНИКНОВЕНИЕ МЕЖДИСЦИПЛИНАРНЫХ ТЕОРИИ

Мотивы, ведущие к выдвижению идеи общей теории систем, можно суммировать в следующих нескольких по­ложениях.

1. До последнего времени область науки как номотетической деятельности, то есть деятельности, направлен­ной на установление объясняющей и предикативной си­стемы законов, практически отождествлялась с теоре­тической физикой. Лишь несколько попыток создания систем законов в нефизических областях получили общее признание, биолог в этой связи прежде всего вспомнит генетику. Тем не менее в последнее время биологические, бихевиоральные и социальные науки нашли свою собст­венную базу, и поэтому стала актуальной проблема, возможно ли распространение научных концептуальных схем на те области и проблемы, где приложение физики является недостаточным или вообще неосуществимым.

2. В биологических, бихевиоральных и социологиче­ских областях имеются кардинальные проблемы, кото­рые игнорировались в классической науке или, скорее, просто не стали предметом ее рассмотрения. Если мы посмотрим на живой организм, то сможем наблюдать удивительный порядок, организацию, постоянство в не­прерывном изменении, регулирование и явную телеоло­гию. Подобно этому в человеческом поведении, если даже мы будем придерживаться строго бихевиористической точки зрения, мы не сможем не заметить целена­правленности, стремления к определенным целям. Тем не менее такие понятия, как организация, направлен­ность, телеология и т. д., не использовались в классиче­ской системе науки. В так называемом механистическом мировоззрении, опирающемся на классическую физику, они рассматривались фактически как иллюзорные или метафизические. Для биолога, однако, это означало, что как раз специфические проблемы живой природы оказа­лись вне законной области науки.

3. Охарактеризованное положение было тесно связа­но со структурой классической науки. Последняя зани­малась главным образом проблемами с двумя перемен­ными (линейными причинными рядами, одной причиной и одним следствием) или в лучшем случае проблемами с несколькими переменными. Классическим примером этого служит механика. Она дает точное решение про­блемы притяжения двух небесных тел — Солнца и пла­неты и благодаря этому открывает возможность для точного предсказания будущих расположений звезд и даже существования до сих пор не открытых планет. Тем не менее уже проблема трех тел в механике в прин­ципе неразрешима и может анализироваться только ме­тодом приближений. Подобное же положение имеет ме­сто и в более современной области физики — атомной физике [75]. Здесь также проблема двух тел, например протона и электрона, вполне разрешима, но, как только мы касаемся проблемы многих тел, снова возникают трудности. Однонаправленная причинность, отношения между причиной и следствием, двумя или небольшим числом переменных—все эти механизмы действуют в широкой области научного познания. Однако множество проблем, встающих в биологии, в бихевиоральных и со­циальных науках, по существу, являются проблемами со многими переменными и требуют для своего решения новых понятийных средств. Уоррен Уивер, один из осно­вателей теории информации, выразил эту мысль в часто цитируемом положении. Классическая наука, утверждал он, имела дело либо с линейными причинными рядами, то есть с проблемами двух переменных, либо с пробле­мами, относящимися к неорганизованной сложности. По­следние могут быть разрешены статистическими метода­ми и в конечном счете вытекают из второго начала тер­модинамики. В современной же физике и биологии по­всюду возникают проблемы организованной сложности, то есть взаимодействия большого, но не бесконечного числа переменных, и они требуют новых понятийных средств для своего разрешения [71].

4. Сказанное выше не является метафизическим, или философским, утверждением. Мы не воздвигаем барьер между неорганической и живой природой, что, очевидно, было бы неразумно, если иметь в виду различные проме­жуточные формы, такие, как вирусы, нуклеопротеиды и самовоспроизводящиеся элементы вообще, которые опре­деленным образом связывают эти два мира. Точно так же мы не декларируем, что биология в принципе «не­сводима к физике», что было бы неразумно ввиду колоссальных достижений в области физического и хими­ческого объяснения жизненных процессов. Подобным же образом у нас нет намерения установить барьер между биологией и бихевиоральными и социальными науками. И все же это не устраняет того факта, что в указанных областях мы" не имеем подходящих понятийных средств для объяснения и предсказания, подобных тем, какие имеются в физике и в ее различных приложениях.

5. По-видимому, существует настоятельная потреб­ность в распространении средств науки на те области, которые выходят за рамки физики и обладают специфи­ческими чертами биологических, бихевиоральных и социальных явлений. Это означает, что должны быть построены новые понятийные модели. Каждая наука яв­ляется в широком смысле слова моделью, то есть поня­тийной структурой, имеющей целью отразить определенные аспекты реальности. Одной из таких весьма успешно действующих моделей является система физики. Но фи­зика — это только одна модель, имеющая дело с опреде­ленными аспектами реальности. Она не может быть мо­нопольной и не совпадает с самой реальностью, как это предполагали механистическая методология и метафизи­ка. Она явно не охватывает все аспекты мира и предста­вляет, как об этом свидетельствуют специфические про­блемы в биологии и бихевиоральных науках, некоторый ограниченный аспект реальности. Вероятно, возможно "введение других моделей, имеющих дело с явлениями, находящимися вне компетенции физики.

Все эти рассуждения носят весьма абстрактный ха­рактер. Поэтому, по-видимому, следует ввести некоторый личный момент, рассказав, как автор данной работы пришел к проблемам такого рода.

40 лет назад, когда я начал карьеру ученого, биоло­гия была вовлечена в спор между механицизмом и ви­тализмом. Механистическая точка зрения, по существу, заключалась в сведении живых организмов к частям и частичным процессам, организм рассматривался как аг­регат клеток, клетки—как агрегат коллоидов и органи­ческих молекул, поведение—как сумма безусловных и условных рефлексов и т. д. Проблемы организации этих частей для сохранения жизнеспособности организма, проблемы регулирования после нарушений и тому по­добные в то время либо полностью обходились, либо в соответствии с виталистической концепцией, объяснялись только действием таких факторов, как душа или аналогичные ей маленькие домовые, обитающие в клетке или организме, что, очевидно, было не чем иным, как провоз­глашением банкротства науки. В этих условиях я был вынужден стать защитником так называемой организмической точки зрения. Суть этой концепции можно выра­зить в одном предложении следующим образом: орга­низмы суть организованные явления, и мы, биологи, дол­жны проанализировать их в этом аспекте. Я пытался применить эту организмическую программу в различных исследованиях по метаболизму, росту и биофизике орга­низма. Одним из результатов, полученных мною, оказа­лась так называемая теория открытых систем и состоя­ний подвижного равновесия, которая, по существу, яв­ляется расширением обычной физической химии, кине­тики и термодинамики. Оказалось, однако, что я не смог остановиться на однажды избранном пути и был выну­жден прийти к еще большей генерализации, которую я назвал общей теорией систем. Эта идея относится к весь­ма давнему времени—я выдвинул ее впервые в 1937 году на семинаре по философии, проходившем под руковод­ством Чарлза Морриса в Чикагском университете. Но в то время теоретическое знание, как таковое, пользова­лось плохой репутацией в биологии, и я опасался того, что математик Гаусс однажды называл «крикливостью, или Boeotians». Поэтому я спрятал свои наброски в ящик стола, и только после войны впервые появились мои пу­бликации по этой теме.

Затем произошло нечто интересное и удивительное. Оказалось, что в изменившемся интеллектуальном кли­мате стали модными построения моделей и абстрактные обобщения. Более того, значительное число ученых раз­мышляли в том же направлении, что и я. В результате общая теория систем в конечном счете оказалась не изо­лированной концепцией и не личной идиосинкразией автора, как я полагал первое время, а скорее одной из многих в группе параллельно развивающихся теорий.

Разумеется, вышеперечисленные максимы могут быть сформулированы различными способами и в различных терминах. В принципе, однако, они выражают точку зре­ния наиболее передовых мыслителей нашего времени и общую платформу теоретиков системного исследования. Читатель может, например, сопоставить наше понимание общей теории систем с представлением этой теории Рапопортом и Хорватом [61], которые в блестящей форме дали собственное толкование задач теории систем и тем самым хорошо продемонстрировали общее согласие в этом отношении.

В настоящее время имеется ряд новых научных обла­стей, стремящихся к осуществлению вышеуказанных це­лей. Мы кратко перечислим их.

(1) Кибернетика, базирующаяся на принципе обрат­ной связи, или круговых причинных цепях, и вскрываю­щая механизмы целенаправленного и самоконтролируе­мого поведения.

(2) Теория информации, вводящая понятие информа­ции как некоторого количества, измеряемого посредством выражения, изоморфного отрицательной энтропии в фи­зике, и развивающая принципы передачи информации.

(3) Теория игр, анализирующая в рамках особого ма­тематического аппарата рациональную конкуренцию двух или более противодействующих сил с целью достижения максимального выигрыша и минимального проигрыша.

(4) Теория решений, анализирующая аналогично тео­рии игр рациональные выборы внутри человеческих орга­низаций, основываясь на рассмотрении данной ситуации и ее возможных исходов.

(5) Топология, или реляционная математика, вклю­чающая неметрические области, такие, как теория сетей и теория графов.

(6) Факторный анализ, то есть процедуры изоляции— посредством использования математического анализа — факторов в многопеременных явлениях в психологии и других научных областях.

(7) Общая теория систем в узком смысле, пытаю­щаяся вывести из общего определения понятия «систе­ма», как комплекса взаимодействующих компонентов, ряд понятий, характерных для организованных целых, таких, как взаимодействие, сумма, механизация, центра­лизация, конкуренция, финальность и т. д., и применяю­щая их к конкретным явлениям.

Поскольку теория систем в широком смысле является по своему характеру фундаментальной основополагаю­щей наукой, она имеет свой коррелят в прикладной науке, иногда выступающий под общим названием науки о си­стемах, или системной науки (Systems Science). Это научное движение тесно связано с современной автома­тикой. В общем плане следует различить в науке о си­стемах следующие области [2; 37].

Системотехнику (Systems Engineering), то есть науч­ное планирование, проектирование, оценку и конструиро­вание систем человек— машина.

Исследование операций (Operations research), то есть научное управление существующими системами людей, машин, материалов, денег и т. д.

Инженерную психологию (Human Engineering), то есть анализ приспособления систем и прежде всего ма­шинных систем, для достижения максимума эффектив­ности при минимуме денежных и иных затрат.

Очень простой пример, свидетельствующий о необхо­димости изучения систем человек — машина, — это полет на самолете. Всякий, кто пересекал континенты на ре­активном самолете, летящем с огромной скоростью, и кто вынужден был проводить среди толпы в аэропор­ту бесполезные часы в ожидании, может легко понять, что современная техника, используемая в воздушных, путешествиях, превосходна, в то время как «органи­зационная» техника все еще находится на примитивном уровне.

Хотя в только что названных научных дисциплинах имеется много общего, в них, однако, используются раз­личные понятийные средства. В системотехнике, напри­мер, применяются кибернетика и теория информации, а также общая теория систем. В исследовании операций используются методы линейного программирования и теории игр. Инженерная психология, занимающаяся ана­лизом способностей, психологических ограничений и вариабильности человеческих существ, широко использует средства биомеханики, промышленной психологии, ана­лиз человеческих факторов и т. д.

В настоящей статье мы не ставим перед собой цель охарактеризовать прикладную науку о системах; инте­ресующемуся читателю рекомендуем великолепный учеб­ник по системотехнике Холла [37]. Нам лишь важно иметь в виду, что системный подход, как некоторая новая кон­цепция в современной науке, имеет параллель в технике. Системный подход в науке нашего времени стоит в таком же отношении к так называемой механистической точке зрения, в каком системотехника находится к тра­диционной физической технологии.

Все перечисленные теории имеют определенные об­щие черты.

Во-первых, они сходятся в том, что необходимо как-то решать проблемы, характерные для бихевиоральных и биологических наук и не имеющие отношения к обычной физической теории.

Во-вторых, эти теории вводят новые по сравнению с физикой понятия и модели, например обобщенное поня­тие системы, понятие информации, сравнимое по значе­нию с понятием энергии в физике.

В-третьих, эти теории, как указывалось выше, имеют дело преимущественно с проблемами со многими пере­менными.

В-четвертых, вводимые этими теориями модели яв­ляются междисциплинарными по своему характеру, и они далеко выходят за пределы сложившегося разделе­ния науки. Например, если вы внимательно просмотрите ежегодники Общества исследований в области общей теории систем («General Systems»), вы легко обнару­жите следующее немаловажное обстоятельство: сходные и даже тождественные по своей структуре рассуждения применяются к явлениям самых различных видов и уров­ней — от сетей химических реакций в клетке до популя­ций животных, от электротехники до социальных наук. Аналогичным образом основные понятия кибернетики вытекают из определенных специальных областей совре­менной техники, однако, начав с простейшего случая тер­мостата, который на основе обратной связи поддержи­вает определенную температуру, и переходя дальше к сервомеханизмам и автоматике в современной технике, мы обнаруживаем, что подобные же схемы применимы ко многим биологическим явлениям регулирования или поведения. Более того, во многих случаях имеется фор­мальное соответствие, или изоморфизм, общих принци­пов и даже специальных законов. Одно и то же матема­тическое описание может применяться к самым различ­ным явлениям. Из этого, в частности, вытекает, что общая теория систем, помимо всего прочего, облегчает также научные открытия: ряд принципов может быть перенесен из одной области в. другую без необходимости дублирования работы, как это часто происходило в науке прошлого.

В-пятых и, может быть, самое важное—такие по­нятия, как целостность, организация, телеология и на­правленность движения или функционирования, за кото­рыми в механистической науке закрепилось представле­ние как о ненаучных или метафизических, ныне получили полные права гражданства и рассматриваются как чрез­вычайно важные средства научного анализа. В настоя­щее время мы располагаем концептуальными и в неко­торых случаях даже материальными моделями, способ­ными воспроизводить основные свойства жизни и пове­дения.

 Следует подчеркнуть, что различные вышеперечислен­ные научные подходы не являются и не должны рассмат­риваться как монопольные. Один из важных аспектов со­временного развития научной мысли состоит в том, что мы более не признаем существования уникальной и все­охватывающей картины мира. Все научные построения являются моделями, представляющими определенные аспекты, или стороны, реальности. Это относится также и к теоретической физике. Будучи далекой от того, чтобы быть метафизическим представлением последней реаль­ности (как это провозглашалось материализмом про­шлого и все еще подразумевается современным позити­визмом), она является не чем иным, как одной из этих моделей, и, как показало развитие науки в последнее время, ни в коем случае не исчерпывающей и не един­ственной. Различные теории систем также являются мо­делями различных аспектов мира. Они не исключают друг друга и часто сочетаются при их использовании. Например, некоторые явления могут быть научно иссле­дованы кибернетикой, другие — с помощью общей тео­рии систем, причем вполне допустимо даже, что одно и то же явление в его различных аспектах может быть опи­сано и тем и иным путем. Кибернетика соединяет мо­дели информации и модель обратной связи, модели нерв­ной системы и теории информации и т. д. Это, конечно, не исключает, а скорее предполагает возможность по­следующих синтезов, в которые войдут и будут объеди­нены различные современные исследования целостности и организации. И действительно, в настоящее время по­степенно строится такая синтетическая концепция, объединяющая, например, термодинамику необратимых процессов и теорию информации.

Различия между перечисленными теориями лежат в их особых модельных представлениях и в используемых математических методах. Поэтому мы переходим к во­просу о том, какими путями может быть осуществлена программа системного исследования.

 

2. МЕТОДЫ ОБЩЕЙ ТЕОРИИ СИСТЕМ

У. Росс Эшби [4] удачно охарактеризовал два воз­можных способа, или общих метода системного исследо­вания: «В этой области в настоящее время ясно разли­чаются два главных направления исследования. Первое, достаточно хорошо разработанное фон Берталанфи и его сотрудниками, принимает мир таким, каким мы его об­наруживаем: исследуются содержащиеся в нем различ­ные системы — зоологические, физиологические и т. п., а затем делаются выводы о наблюдаемых закономерно­стях. Этот метод в основе своей является эмпирическим. При втором методе начинают с другого конца. Вместо того чтобы исследовать сначала одну систему, затем вторую, третью и т. д., следуют противоположному прин­ципу—рассматривают множество «всех мыслимых си­стем» и потом сокращают это множество до более рацио­нальных пределов. Этим методом с недавнего времени стал пользоваться и автор настоящей статьи».

Легко установить, что все исследования систем сле­дуют первому или второму методу или той или иной их комбинации. Каждый их этих подходов имеет как свои преимущества, так и ограниченности.

(1) Первый метод является эмпирико-интуитивным, его преимущество состоит в том, что он тесно связан с реальностью и может быть легко проиллюстрирован и даже верифицирован примерами, взятыми из частных областей науки. Вместе с тем такому исследованию явно недостает математической строгости и дедуктивной си­лы, и с точки зрения математики этот метод может ка­заться наивным и несистематическим. Тем не менее не следует преуменьшать достоинства такого эмпирико-интуитивного исследования.

Автор настоящей статьи сформулировал ряд систем­ных принципов как в контексте биологической теории и без явных ссылок на общую теорию систем [16, стр. 37— 54], так и в специальной общесистемной работе «Очерк общей теории систем» [12]. Во второй работе мы стреми­лись подчеркнуть желательность такой научной области и в сжатой, тезисной форме охарактеризовали ее, проил­люстрировав на простых примерах системный подход.

Впоследствии выяснилось, что этот, по сути дела, интуитивный обзор теории систем оказался удивительно законченным. Предложенные в нем основные понятия и принципы, такие, как целостность, централизация, диф­ференциация, ведущая часть системы, закрытая и откры­тая системы, финальность, эквифинальность, рост во вре­мени, относительный рост, конкуренция, стали использо­ваться для решения самых различных проблем (напри­мер, для общего определения понятия системы [38], для анализа типов роста [45], проблем системотехники [37], социальной деятельности [41]). Во всех этих работах при некотором разнообразии в терминологии, вызванном спецификой рассматриваемых предметов или целью упро­щенного изложения, не было, однако, добавлено ни од­ного принципа такого же значения, хотя это, конечно, и в высшей степени желательно. Еще более поразитель­ным является то, что эти принципы используются также в работах ряда авторов, не имеющих непосредственного отношения к нашей работе и про которых, следователь­но, нельзя сказать, что на них сказалось наше влияние. Чтение работ Ст. Бира [8] и В. И. Кремянского [47], по­священных системным принципам, Д. Брэдли и М. Каль­вина [23] о сетях химических реакций, М. Хейра [36] о ро­сте организаций и т. д., показывает, что они также ис­пользуют «принципы Берталанфи».

(2) По пути построения дедуктивной теории систем пошел У. Росс Эшби [5]. Данное им в [6] неформальное суммарное изложение своих взглядов является удобным материалом для анализа.

Эшби задает вопрос об определении «фундаменталь­ного понятия машины» и отвечает на него, считая «ма­шиной» вообще нечто, что ведет себя «машиноподобно», то есть «внутреннее состояние машины и состояние окру­жающей среды однозначно определяют последующее со­стояние машины» [6, стр. 321 русского издания]. Если переменные являются непрерывными, то это определение соответствует описанию динамической системы с по­мощью системы обыкновенных дифференциальных урав­нений, где независимой переменной является время. Однако такое описание системы с помощью дифферен­циальных уравнений слишком ограниченно для теории, которая должна включать биологические системы и вы­числительные машины, отличительной чертой которых является их прерывность. Поэтому необходимо ввести современное определение «машина со входом». Машина со входом определяется множеством S внутренних со­стояний, множеством I входов и отображением f произ­ведения множеств I х S  в  S.

В этом случае «организация» определяется путем спе­цификации состояний машины S и ее условий I. Если S— произведение множеств, скажем, S = П_iT_i, то каждая часть i определяется своим множеством состояний T_i, а «организация» между этими частями определяется ото­бражением f (см. [6, стр. 322 русского издания]). Поня­тие самоорганизующейся системы, согласно Эшби, мо­жет иметь два значения: (1) система в начале своей ра­боты имеет отделенные друг от друга части, а затем эти части изменяются таким образом, что между ними уста­навливаются некоторые связи (пример: клетки эмбриона сначала почти не воздействуют друг на друга, а затем, с ростом дендритов и образованием синапсов, соеди­няются в нервную систему, в которой поведение каждой части в сильной степени зависит от других частей). Та­ким образом, первым значением понятия «самооргани­зующаяся система» является «изменение от неорганизо­ванной системы к организованной» [6, стр. 327—328 рус­ского издания]. (2) Второе значение этого понятия — «изменение от плохой организации к хорошей» (при­меры: ребенок, организация мозга которого сначала за­ставляет его тянуться к огню, а затем при новой орга­низации избегать его; автопилот и самолет, соединенные сначала положительной обратной связью, усугубляющей ошибки, и затем освобождающиеся от этого). В приве­денных примерах организация сначала является несовер­шенной. Система оказывается «самоорганизующейся», если ее изменение происходит автоматически (например, изменение положительной обратной связи на отрицатель­ную). Однако «никакая машина не может быть самоорганизующейся в этом смысле» ([6, стр. 329 русского издания]; выделено Эшби). Ведь адаптация (например, гомеостата или самопрограммирующейся вычислитель­ной машины) означает, что в исходном пункте мы имеем множество S состояний и что f изменяется в g, так что организация является переменной величиной, например функцией времени a(t), которая сначала принимает зна­чение f, а позднее—значение g. Однако это изменение «не может быть приписано какой-либо причине в мно­жестве S; поэтому такой причиной может быть только некоторый внешний агент, воздействующий на систему S как ее вход» ([6, стр. 330 русского издания]; выделено мною.—Л. Б.). Другими словами, для того чтобы быть «самоорганизующейся», машина S должна быть соеди­нена с другой машиной.

Это краткое описание метода Эшби дает возможность показать ограниченность такого подхода. Мы совер­шенно согласны с тем, что использование дифференци­альных уравнений является не только громоздким, но в принципе и неадекватным способом для решения многих проблем организации. Автор прекрасно осознавал это, подчеркнув в целом ряде своих работ, что система дифференциальных уравнений ни в коем случае не яв­ляется наиболее общим методом описания систем и была выбрана только для целей иллюстрации (см. Берталанфи [11]).

Однако, преодолевая эту ограниченность, Эшби ввел новую. Его «современное определение» системы как «ма­шины со входом», как это было показано ранее, ставит на место общей модели системы специальную кибернети­ческую модель, то есть систему, открытую для информа­ции, но закрытую для передачи энтропии. Это стано­вится очевидным при применении этого определения к «самоорганизующимся системам». Характерно, что их наиболее важный вид не нашел своего места в концеп­ции Эшби, а именно системы, самоорганизующиеся пу­тем прогрессивной дифференциации и развивающиеся из простых состояний к состояниям высокой сложности. Вместе с тем очевидно, что это наиболее ярко выражен­ная форма «самоорганизации», которая хорошо видна в онтогенезе, возможна в филогенезе и определенно имеет место во многих социальных организациях. Причем в этом случае мы сталкиваемся не с вопросом о «хорошей» (то есть полезной, адаптивной) или «плохой» организа­ции, что, как правильно подчеркивает Эшби, зависит от обстоятельств; рост дифференциации и сложности — без­относительно к полезности — является объективным кри­терием и по крайней мере в принципе поддается изме­рению (например, в терминах уменьшения энтропии, информации). Если утверждение Эшби, что «никакая ма­шина не может быть самоорганизующейся», представ­ляется вполне приемлемым, то его мысль, что «изменение» не может быть приписано какой-либо причине в множе­стве S и может происходить лишь в результате действия «некоторого внешнего агента, воздействующего на систе­му как ее вход», приводит, по сути дела, к отрицанию существования самодифференцирующихся систем. При­чина, по которой подобные системы не допускаются в разряд «машин Эшби», достаточно очевидна. Самодиф­ференцирующиеся системы, развивающиеся в направле­нии все более высокой сложности (путем уменьшения энтропии), возможны—по термодинамическим сообра­жениям — только как открытые системы, то есть систе­мы, в которые вещество, содержащее свободную энергию, входит в количестве, большем, чем необходимо для ком­пенсации роста энтропии, обусловленного необратимыми процессами внутри системы («внесение отрицательной энтропии»). При этом мы не можем сказать, что измене­ние является результатом действия «некоторого внешнего агента, воздействующего на систему как ее вход»; диф­ференциация внутри развивающегося эмбриона или ор­ганизма происходит согласно внутренним законам их организации, а соответствующий вход системы (напри­мер, снабжение кислородом, которое можно варьировать количественно, или пища, качественно различающаяся в широких пределах) делает такую дифференциацию воз­можной только энергетически.

Сказанное можно хорошо проиллюстрировать приме­рами, которые приводит сам Эшби. Предположим, что некоторая вычислительная машина, памяти которой за­полнена случайным образом цифрами от 0 до 9, осу­ществляет умножение; и пусть машина работает таким образом, что цифры все время попарно перемножаются и крайняя правая цифра произведения ставится на ме­сто первого сомножителя. Такая машина будет «эво­люционировать» в направлении вытеснения четными числами нечетных (поскольку произведения как четного числа на четное, так и четного числа на нечетное дают четные числа), и в конечном счете, так как среди различ­ных четных чисел вероятность появления нулей наиболь­шая, «выживут» только нули [6, стр. 334 русского изда­ния]. В другом примере Эшби ссылается на десятую тео­рему Шеннона, гласящую, что если коррекционный канал обладает пропускной способностью Н, то количество устраненной неопределенности может быть равно Н, но не может быть большим [6, стр. 337 русского издания]. Оба эти примера иллюстрируют функционирование за­крытых систем: «эволюция» вычислительной машины идет в направлении устранения дифференциации и уста­новления максимальной гомогенности (аналогично дей­ствию второго начала термодинамики в закрытых си­стемах) ; теорема Шеннона также относится к закрытым системам, где негэнтропия отсутствует. По отношению к информационному содержанию («организации») живого организма вносимые в него вещества (пища и т. д.) не­сут не информацию, а «шум». Тем не менее их негэнтро­пия используется для поддержания или даже для увели­чения информационного содержания системы. Такое по­ложение вещей, очевидно, не предусмотрено в десятой теореме Шеннона, что вполне естественно, так как он не исследовал передачу информации в открытых системах, где имеет место трансформация вещества.

Живой организм (как и другие бихевиоральные и социальные системы) не является «машиной» в смысле Эшби, поскольку он развивается в направлении увеличе­ния дифференциации и негомогенности и может коррек­тировать «шум» в более высокой степени, чем это имеет место в коммуникационных каналах в неживых систе­мах. Оба эти свойства живого организма являются ре­зультатом того, что он представляет собой открытую систему.

Таким образом, в соответствии с высказанными сооб­ражениями мы не можем заменить понятие «система» обобщенным понятием «машина», по Эшби. Несмотря на то что последнее понятие является, несомненно, более широким по сравнению с классическим («машина — си­стема с фиксированным порядком частей и процессов»), возражения против «машинной теории» жизни (см. Берталанфи [16, стр. 16—20 и др.]) остаются в силе.

Сделанные замечания не имеют цели дать резкую критику метода Эшби или дедуктивного подхода вообще, они только подчеркивают, что не существует единого пути к общей теории систем. Как и всякая иная область науки, она должна развиваться при взаимодействии эмпирических, интуитивных и дедуктивных методов ис­следования. Если интуитивный подход оставляет желать многого в смысле своей логической точности и полноты, то дедуктивный подход сталкивается с трудностью пра­вильного выбора основных терминов. Это не специфиче­ский недостаток данной теории или тех, кто занимается ею, скорее, это общее явление в истории наук. В качестве примера можно вспомнить долгие дебаты по поводу того, какую величину—силу или энергию—следует рассмат­ривать как константу в физических преобразованиях,

пока наконец вопрос не был решен в пользу  тv²

                                                                             -----

                                                                              2

Автор настоящей статьи мыслит общую теорию си­стем как рабочую гипотезу; будучи ученым-практиком, он видит главную функцию теоретических моделей в объяснении и предсказании еще не исследованных явле­ний и управлении ими. Другие авторы могут с равным правом подчеркивать важность аксиоматического под­хода и ссылаться на такие примеры, как теория вероят­ностей, неевклидовы геометрии, а из более близкого вре­мени—на теорию информации и теорию игр, которые первоначально развивались как дедуктивные математи­ческие научные области, а позднее были применены в физике или других науках. По этому вопросу не следо­вало бы спорить. В обоих подходах опасность состоит в слишком поспешном рассмотрении теоретической модели как завершенной и окончательной, — опасность, особенно серьезная в такой области, как общая теория систем, ко­торая все еще ищет свои подлинные основы.

3. ГОМЕОСТАЗИС И ОТКРЫТЫЕ СИСТЕМЫ

Среди упомянутых теоретических моделей кибернети­ческая модель гомеостазиса и модель открытой системы, развиваемая в рамках общей теории систем, претендуют на объяснение многих эмпирических явлений. Поскольку отношение этих двух теорий не всегда хорошо осознают, уместно кратко остановиться на этом вопросе.

Простейшая схема обратной связи может быть пред­ставлена в следующем виде (рис. 1). Современные серво­механизмы и автоматы, точно так же как и многие явле­ния в живом организме, основаны «а действии обратных связей, причем в их гораздо более сложных—по сравне­нию с простой моделью (рис. 1)—формах, однако по­следняя является их элементарным прототипом.

В применении к живым организмам схема обратной связи выступает в форме гомеостазиса.

Согласно Кэннону, гомеостазис представляет собой совокупность органических регуляций для поддержания

 

 

устойчивого состояния организма, причем действие регу­лирующих механизмов может происходить не в одном и том же, но нередко в разных и даже противоположных направлениях — сообразно соответствующим внешним из­менениям, которые подчиняются некоторым физическим законам. Простейшим примером гомеостазиса является гомеотермия. В физической химии по правилу Вант-Гоффа уменьшение температуры ведет к понижению скорости химических реакций. Именно так обстоит дело в обычных физико-химических системах, а также у хо­лоднокровных животных. Однако у теплокровных жи­вотных понижение температуры вызывает противополож­ное действие, а именно увеличение скорости метаболи­ческого процесса, в результате чего поддерживается постоянная температура тела на уровне около 37° С. Это обусловлено действием механизма обратной связи. По­нижение температуры стимулирует термогенические центры в таламусе мозга, которые «включают» тепло-производящие механизмы тела. Подобную же схему обратной связи можно найти в разнообразных формах физиологических регуляций. Регуляция положения и управление действиями при целеустремленной активно­сти животных и человека точно так же осуществляется механизмом обратной связи.

В отличие от кибернетики, занимающейся анализом механизмов обратной связи, общую теорию систем инте­ресует динамическое взаимодействие внутри систем со многими переменными. Причем для живых организмов наибольшее значение в этой связи имеет исследование

Рис. 2. Модель простой открытой системы. Компо­нент А  вводится в систему и превращается в резуль­тате обратимой реакции в В; одновременно с этим путем необратимой реакции происходит катаболизация и полученный продукт С в конечном счете выводится из системы. К.1, К2 — константы ввода и вывода; k1, k2, k3 - константы реакции. Данная модель в общих чертах соответствует, например, протеиновому обмену в живом организме, где А — аминокислоты, В — протеи­ны и С — продукты физиологического выделения.

понятия открытой системы. Для такой системы харак­терно, что в нее постоянно вводится извне вещество. Внутри системы вещество подвергается различным ре­акциям, которые частично дают компоненты более вы­сокой сложности. Именно это мы называем анаболизмом. Одновременно с этим происходит катаболизация веще­ства и конечные продукты катаболизма выводятся из си­стемы. Простая модель открытой системы изображена на рис. 2.

Некоторые черты открытых, в отличие от закрытых, систем состоят в том, что при соответствующих условиях открытая система достигает состояния подвижного рав­новесия, в котором ее структура остается постоянной, но в противоположность обычному равновесию это постоян­ство сохраняется в процессе непрерывного обмена и движения составляющего ее вещества. Подвижное равнове­сие открытых систем характеризуется принципом эквифинальности, то есть в отличие от состояний равновесия в закрытых системах, полностью детерминированных на­чальными условиями, открытая система может достигать не зависящего от времени состояния, которое не зависит от ее исходных условий и определяется исключительно параметрами системы. Более того, в открытых системах проявляются термодинамические закономерности, кото­рые кажутся парадоксальными и противоречат второму началу термодинамики. В соответствии с этим началом общий ход физических событий (в закрытых системах) происходит в направлении увеличения энтропии, элими­нирования различий и достижения состояния максималь­ной неупорядоченности. В то же время в открытых си­стемах, в которых происходит перенос вещества, вполне возможен ввод негэнтропии. Поэтому подобные системы могут сохранять свой высокий уровень и даже разви­ваться в сторону увеличения порядка и сложности, что действительно является одной из наиболее важных осо­бенностей жизненных процессов (см. Берталанфи [14]).

Модель открытой системы имеет широкую сферу при­ложения. В соответствии с ее спецификой она применима преимущественно к явлениям с неструктурным, динами­ческим взаимодействием процессов типа метаболизма, роста, метаболических аспектов возбуждения и т. д. (подробнее см. раздел 5 настоящей статьи).

Говоря в общем плане, живые системы можно опре­делить как иерархически организованные открытые си­стемы, сохраняющие себя или развивающиеся в направ­лении достижения состояния подвижного равновесия. Болезнь в этой связи следует рассматривать как некото­рый процесс, который после определенных нарушений функционирования организма приводит к восстановле­нию нормального состояния, опираясь при этом на эквифинальность биологических систем и используя помощь врача. Если следовать по этому пути, то vis medicatris naturae предков освобождается от ее метафизических свойств, это больше не некая виталистическая сила, а выражение динамики живых систем, поддерживающей и восстанавливающей, насколько это возможно, их состоя­ние подвижного равновесия.

Теория открытых систем способна объяснить основ­ные особенности живых организмов, которые приводили в замешательство физиков, биологов и философов, каза­лись нарушением законов физики и объяснялись только действием виталистических факторов, находящихся вне компетенции науки и научного объяснения.

Таким образом, «обратная связь» и «открытая систе­ма»—это две модели биологических и, возможно, бихевиоральных явлений вообще. Следует уяснить, что термин «гомеостазис» может употребляться двояко. Он используется либо в его первоначальном смысле, пред­ложенном Кэнноном и иллюстрируемом примерами под­держания температуры тела и других физиологических переменных с помощью механизмов обратной связи, ли­бо в другом смысле, который нередко имеют в виду, а именно как синоним для органической регуляции и адап­тации вообще. Конечно, это вопрос семантики. Тем не менее использование терминов в том смысле, который первоначально вкладывался в них их авторами, — муд­рое правило в естественных науках. Поэтому я предла­гаю употреблять слово «гомеостазис» в его более узком, но четко определенном смысле, и это имеет важные по­следствия, поскольку при этом обнаруживаются опреде­ленные ограничения, о которых часто забывают.

Как уже подчеркивалось, регуляции типа гомеостазиса или обратной связи широко представлены в зрелом высокоразвитом организме. Однако, как это ясно видно на рис. 1 или на любом ином рисунке, выражающем ди­намику процесса, обратная связь представляет собой некое машиноподобное устройство, то есть ее действие основано на фиксированном порядке функционирования круговых линейных причинных цепей. Вместе с тем пер­вичные органические регуляции, такие, как регуляции в раннем эмбриональном развитии, в регенерации и т. д., оказываются явлениями иной природы. Кажется очевид­ным, что первичные регуляции в организме обусловлены динамическим взаимодействием внутри единой открытой системы, которая восстанавливает свое подвижное рав­новесие. На них накладываются в результате прогресси­рующей механизации вторичные механизмы регуляции, управляемые фиксированными структурами преимущест­венно типа обратной связи.

Хотя модель гомеостазиса выходит за рамки старых механистических моделей благодаря тому, что учитывает направленность в саморегулирующихся круговых процес­сах, она все еще опирается на машинную теорию орга­низма. Этой модели также свойственна и вторая огра­ниченность механистического взгляда. Существенный элемент механистической точки зрения—утилитарная концепция, тесно связанная с экономическими воззре­ниями XIX и начала XX в. Это хорошо известно, напри­мер, из дарвинизма: борьба за существование и выжи­вание наиболее приспособленных является биологической версией экономической модели свободной конкуренции. Подобный утилитарный, или экономический, взгляд гос­подствует также и в понимании гомеостазиса: организм рассматривается преимущественно как агрегатный ме­ханизм, сохраняющий свое состояние с минимальными издержками. Однако в живом мире, по-видимому, имеется множество неутилитарных структур и функций.

Понятию гомеостазиса свойствен также и третий аспект механистической точки зрения. Организм рас­сматривается как преимущественно реагирующая систе­ма. Внешние стимулы вызывают такие реакции, которые сохраняют состояние системы. Модель обратной связи (рис. 1), по существу, является классической схемой сти­мул — реакция с добавлением петли обратной связи. Однако огромное число фактов свидетельствует о том, что первичное органическое поведение, например первые движения утробного плода, является не рефлекторным ответом на внешние стимулы, а скорее самопроизволь­ным, концентрированным действием всего эмбриона или даже более широких органических структур. Рефлектор­ные реакции, отвечающие на внешние стимулы и следую­щие друг за другом в некоторой структурированной последовательности, накладываются на исходные автоматизмы в качестве онтогенетических и филогенетиче­ских вторичных механизмов регуляции. Далее мы уви­дим, что эти рассуждения приобретают особую важность в теории поведения.

Таким образом, в развитии и в эволюции динамиче­ское взаимодействие (открытая система), по-видимому, предшествует механизации (структурным механизмам главным образом типа обратной связи). В этой связи общая теория систем логически может рассматриваться как более общая теория: она включает системы с обратной связью как особый случай, но это утверж­дение не является истинным vice versa. Нет нужды подчеркивать, что здесь мы изложили скорее программу. будущей систематизации и интеграции общей теории систем, нежели уже построенную к настоящему времени теорию.

 

4. КРИТИКА ОБЩЕЙ ТЕОРИИ СИСТЕМ

Говоря об общей теории систем, мы должны принять во внимание выдвинутые против нее возражения с целью устранения неправильного понимания и для того, чтобы учесть критику для дальнейшего совершенствования тео­рии (см, также дискуссию по общей теории систем в

«Уничтожающая» критика «общей теории бихевиоральных систем», данная Баком [26], едва ли заслужи­вала бы ответа, если бы не тот факт, что она появилась в широко распространенном ведущем издании современ­ного позитивизма «Minnesota Studies in the Philosophy of Science». Между прочим, следует отметить, что отсутствие интереса и даже враждебность логических позитивистов к общей теории систем — весьма примечательное явле­ние. Можно было ожидать, что группа, чьей программой является построение «унифицированной науки», займется новым подходом к этой проблеме, каким бы незрелым он ни был. На деле, однако, произошло нечто противопо­ложное: никакого вклада или хотя бы даже критики по существу дела не было дано представителями этой груп­пы. Причину этого обнаружить нетрудно. Отказавшись от спорной, хотя и вызывающей интерес позиции логи­ческого позитивизма и поставив на ее место весьма ба­нальный «эмпирический реализм» [31], современные по­зитивисты вернулись к взглядам, общепринятым среди ученых нашего времени, избегая при этом каких бы то ни было обязательств, связанных с выходом за суще­ствующие границы .научного мышления или с теми или иными рискованными путями исследования. Нужно ска­зать, что современный позитивизм стремился быть исклю­чительно чисто научным движением. Поразительно, однако, что люди, объявившие себя «философами науки», не обогатили современную науку ни каким-либо эмпири­ческим исследованием, ни новой идеей, в то время как многие профессиональные философы или полуфилософы, справедливо осуждавшиеся ими за «мистицизм», «мета­физику» или «витализм», несомненно, внесли свой вклад в современную науку. Эддингтон и Джинс в физике, Дриш в биологии, Шпенглер в истории—таковы лишь немногие из них.

Критика Бака направлена не против автора настоя­щих строк, а против Дж. Миллера и его чикагской груп­пы (см. [51]). Сущность этой критики заключается в ар­гументе: «Ну и что же?» Предположим, что мы нашли аналогию или формальное тождество двух систем, но тем самым мы ничего не доказали. Сравните, например, шахматную доску и группу гостей—женщин и мужчин, пришедших на обед; можно, конечно, высказать некото­рое общее утверждение, выражающее чередование бе­лых и черных клеток, с одной стороны, и мужчин и жен­щин — с другой. «Если после этого кто-нибудь скажет: «Да, хорошо, эти множества аналогичны по структуре, ну и что же?» — мой ответ будет: «Ничего». Аналогич­ным образом Бак подшучивает «ад некоторыми более рискованными сравнениями, сделанными Миллером, на­пример сравнением поведения вязкого ила и лондонцев во время паники. Он спрашивает: «Какой вывод из этого мы должны сделать? Что лондонцы являются формой вязкого ила? Что миксамёба есть разновидность жителя города?» «Если вообще нельзя сделать никакого вывода, то почему мы вообще должны заниматься этой анало­гией?»

В качестве доказательства бессмысленности аналогий Бак приводит следующий пример. Ученый А нашел фор­мулу скорости роста льда в холодильнике, другой уче­ный, В, построил формулу скорости отложения углерода в автомобильном моторе, и третий ученый, С — «теоретик общей теории систем», — обнаружил, что обе формулы одинаковы. Подобие математических выражений и моде­лей, согласно Баку, представляет собой «чистое совпа­дение». Оно совсем не доказывает, что холодильник есть автомобиль или наоборот, а только что и то и другое являются «системами» некоторого вида. Но это бессмыс­ленное утверждение, ибо «невозможно представить себе какую-либо вещь или комбинацию вещей, которые нельзя было бы рассматривать как системы. И естественно, что понятие, приложимое ко всему, является логически пу­стым».

Не касаясь здесь вопроса о том, насколько удачно Миллер представил проблему, отметим, что Бак просто обошел вопрос об общей теории систем. Цель послед­ней — не более или менее неопределенные аналогии, а установление принципов, пригодных для объяснения явлений, не учитываемых обычной традиционной наукой. Принципиально критика Бака полностью сходна с тем, как если бы кто-то критиковал закон Ньютона за то, что в нем проводится неопределенная «аналогия» между яб­локами, планетами, морскими приливами и отливами и многими другими объектами; или если бы кто-то объя­вил теорию вероятности бессмысленной из-за того, что она занимается «аналогией» между игрой в кости, ста­тистикой смертности, газовыми молекулами, распределе­нием наследственных характеристик и т. д.

Важная роль аналогии — или, скорее, изоморфизмов и моделей в науке — была хорошо показана Эшби [5] (сравни также: о формах объяснения—Берталанфи [16, стр. 200]; об использовании аналогий в науке—Оппенгеймер [54]; об аналогах и аналогиях—Акоф [1]). По­этому, отвечая Баку, достаточно ограничиться несколь­кими замечаниями.

Вопрос: «Ну и что же?» — в ложном виде представ­ляет метод, являющийся фундаментальным для наук, хотя, как и всякий метод, он может быть неправильно использован. Даже первый пример Бака не является бес­смысленной псевдопроблемой: в аналогии шахматных клеток и гостей на обеде топология может найти общий структурный принцип, вполне заслуживающий того, что­бы его сформулировали. Вообще говоря, использование аналогий (изоморфизмов, логических гомологий) или, что почти одно и то же, использование концептуальных и материальных моделей является не полупоэтической игрой, а важным инструментом научного исследования. Где бы находилась в настоящее время физика без ана­логии (или модели) «волны», применяемой к столь не­сходным явлениям, как водяные волны, звуковые волны, световые и электромагнитные волны, «волны» (скорее в пиквикском смысле) в атомной физике? Использование аналогий нередко выдвигает важные проблемы; напри­мер, аналогия (подобная аналогии между шахматными клетками и гостями на обеде) между законами Ньютона и Кулона поставила вопрос (один из существенных для программы «унифицированной науки») об общей теории поля, объединяющей механику и электродинамику. В ки­бернетике общепринято, что системы, различающиеся материально, например механическая и электрическая системы, формально могут быть тождественны. Далекий от того, чтобы рассматривать это как бессмысленное «ну и что же?», исследователь должен выделить их общую структуру (граф связей), и это может оказаться весьма полезным для практической деятельности.

Такое же отсутствие понимания Бак демонстрирует и в своей критике понятия системы. Согласно его подходу («невозможно представить себе какую-либо вещь», кото­рая не проявляла бы признаков системы), механику следует отвергнуть как «логически пустую» дисциплину, поскольку каждое материальное тело имеет массу, уско­рение, энергию и т. д. В соответствующих параграфах работы Бака имеются некоторые моменты, свидетель­ствующие о понимании им данного трюизма, но он, од­нако, снова возвращается к насмешкам над использова­нием Миллером аналогий.

Хотя Бак справедливо подвергает критике определен­ные неудачные формулировки Миллера, непонимание им основных дискутируемых проблем заставляет удив­ляться, как подобная работа могла попасть в книгу по «философии науки».

На несравненно более высоком уровне находится кри­тический анализ общей теории систем, данный совет­скими авторами—В. А. Лекторским и В. Н. Садовским [48]. Они дают благожелательное и объективное изложе­ние общей теории систем Берталанфи, прослеживая вни­мательно ее постепенную эволюцию от «организмической биологии» к теории открытых систем. Имея в виду при­веденную выше критику Бака, представляет интерес сле­дующая выдержка из этой работы: «...Особый акцент Берталанфи делает на то, что «общая теория систем» не есть исследование «туманных» и поверхностных анало­гий... Аналогии, как таковые, имеют незначительную цен­ность, так как, кроме сходства между явлениями, всегда могут быть обнаружены и различия. Берталанфи заяв­ляет, что изоморфизм, о котором идет речь в «общей тео­рии систем», есть следствие того факта, что в некоторых отношениях соответствующие абстракции и концептуаль­ные модели могут быть применены к различным явле­ниям» [48, стр. 72 русского издания].

«Можно лишь приветствовать цель общей теории си­стем,—пишут В. А. Лекторский и В. Н. Садовский,— то есть попытку дать общее определение понятия «орга­низованная система», логически классифицировать раз­личные типы систем и разработать математические мо­дели для их описания... Построенная Берталанфи теория организации, теория организованных комплексов, яв­ляется специальной научной дисциплиной. Вместе с тем она, безусловно, выполняет определенную методологиче­скую функцию» (то есть ликвидирует дублирование ра­бот в различных дисциплинах путем использования еди­ного формального аппарата). «...Построенный в ней мате­матический аппарат может использоваться для анализа сравнительно большого класса таких системных пред­метов, исследованием которых в настоящее время зани­маются биологи, химики, биохимики, биофизики, психо­логи и другие» [48, стр. 72, 74, 79 русского издания].

Критика русских авторов направлена против несо­вершенств общей теории систем, которые, к сожалению, имеют место: «Определение Берталанфи скорее являет­ся не претендующим на четкость описанием того круга явлений, которые мы можем назвать системами, чем строго логическим определением понятия «система». «...Это описание, по существу, не содержит и намека на логическую стройность...» «Для исследования систем­ного предмета элементарные методы анализа и синтеза недостаточны». Вполне справедливо авторы заключают, что «отмеченные недостатки говорят лишь о том, что «общая теория систем», как и любая другая научная теория, должна дальше развиваться и в ходе этого раз­вития стремиться к более адекватному отражению ис­следуемого объекта» [48, стр. 75, 76, 78 русского изда­ния].

«Основные недостатки общей теории систем», соглас­но В. А. Лекторскому и В. Н. Садовскому, заключаются в отсутствии в ней «методологии» (то есть, по-види­мому, правил установления и применения системных принципов) и в приписывании общей теории систем роли «философии современной науки». Что касается первого, то настоящее исследование как раз посвящено этой про­блеме. Второй же упрек—результат неправильного по­нимания. Общая теория систем в ее настоящем виде является одной — и притом весьма несовершенной —моделью среди других. Если бы ее развитие было пол­ностью завершено, она включила бы в себя «организмический» взгляд на мир, акцентирующий внимание на про­блемах целостности, организации, направленности и т. д., подобно тому как это делали прежние философские кон­цепции, выдвигавшие в соответствии с достигнутым эта­пом развития науки, например, математическое миро­воззрение (философские системы more geometrico), физикалистское мировоззрение (механистическая философия, основанная на классической физике) и т. д. Но даже и тогда эта «организмическая» картина мира не претендо­вала бы на то, чтобы быть «не чем иным, как» филосо­фией: она должна была бы осознавать свою направлен­ность только на определенные аспекты реальности (ко­торые она смогла бы представить более полно и глубже, чем предшествующие теории, так как опиралась бы на новейшие достижения науки) и никогда не стала бы исчерпывающей, исключительной или конечной.

Согласно этим авторам, марксистско-ленинская фи­лософия «сформулировала ряд важнейших методологи­ческих принципов анализа сложных объективных систем» и советские ученые «пытаются дать общее определение понятия «система» и получить классификацию систем...» [48, стр. 77, 78 русского издания]. К сожалению, труд­ности, существующие в международных научных свя­зях, делают невозможным для нас оценить эти утверж­дения.

Другой критический анализ нашей концепции, исхо­дящий из того же самого мировоззрения, был предпри­нят Я. Камаритом [44]. Его главные аргументы заклю­чаются в следующем.

1) Недооценка структурных и морфологических ас­пектов организации в теории открытых систем (подра­зумевается также, что это имеет место и в общей тео­рии открытых систем). Теория открытых систем, утвер­ждает Я. Камарит, не «решает» проблемы жизни, ее происхождения и эволюции, в то время как это с успехом делается в современной биохимии, субмикроскопи­ческой морфологии, физиологической генетике и т. д. Наш ответ на это замечание таков: в теории открытых систем подчеркиваются функциональный и процессуаль­ный аспекты жизни, в частности путем их противопо­ставления структурным гомеостатическим механизмам. Но при этом, конечно, не отрицается ни важность по­следних, ни специфика материальной основы жизни. «Морфология и физиология—различные "и дополняю­щие друг друга способы изучения одного и того же еди­ного объекта» (см. Берталанфи [16, стр. 139]). Если хо­тите, это можно назвать «диалектическим единством структуры и функции» (Я. Камарит).

2) Игнорирование «качественной специфики» биологи­ческих открытых систем, и прежде всего их «химическо-динамической» специфики. На это мы скажем: резуль­таты термодинамического анализа (машин, химических реакций, организмов и т. д.) формулируются в виде вы­сказываний о равновесии, относящихся к системам в це­лом (при этом не учитываются детали отдельных реак­ций, компонентов, организаций и т. д.). Поэтому один из разделов теории открытых систем занимается анали­зом таких обобщенных равновесий систем в целом. Если же теория применяется к индивидуальным процессам, таким, как формирование протеинов, поведение трас­сирующих составов в организме, ионные устойчивые со­стояния и т. д,, то, вполне естественно, исследованию подвергается специфика соответствующих компонентов.

 

5. УСПЕХИ ОБЩЕЙ ТЕОРИИ СИСТЕМ

При оценке новых теорий решающим вопросом явля­ется определение объясняющей и предсказательной цен­ности этих теорий, претендующих, например, на решение большого числа проблем, относящихся к целостности, телеологии и т. д. Несомненно, что изменение интеллектуального климата позволяет видеть новые, до этого не замечавшиеся проблемы или видеть проблемы в новом свете, и это более важно, чем какое-либо единичное специальное исследование. «Копернианская революция» в науке означала нечто значительно большее, чем просто возможность несколько лучше вычислять движения планет; общая теория относительности является боль­шим, нежели просто объяснением весьма небольшого числа физических явлений, не поддававшихся ранее ана­лизу; дарвинизм представлял собой нечто большее, чем просто гипотетический ответ на вставшие в зоологии проблемы; одним словом, во всех этих случаях большое значение имело изменение, так сказать, системы отсчета (frame of reference) (ср. Рапопорт [59]). Вместе с тем реальное оправдание такого изменения в конечном сче­те определяется специфическими успехами, которые не могли быть достигнуты без этой новой теории.

Несомненно, что общая теория систем открывает пе­ред нами новые горизонты, однако ее связь с эмпириче­скими фактами пока еще остается весьма скудной. Так, теория информации в свое время была провозглашена «главным направлением» современного научного иссле­дования, но, помимо первоначальной сферы своего при­менения — техники,— в других областях она не сыграла до сих пор значительной роли. В психологии ее дости­жения в значительной мере ограничены весьма баналь­ными применениями, такими, как анализ запоминания и т. д. [7; 57]. Когда в биологии говорят о ДНК как о «закодированной информации» или о «дроблении кода» при объяснении структуры нуклеиновых кислот, это скорее facon de parler, нежели дополнительный взгляд на управление протеиновым синтезом. «Теория информации, весьма полезная для решения задач вы­числительной техники и анализа сетей, до сих пор не заняла значительного места в биологии» [9]. Теория игр также является новым шагом в развитии математики, который сравнивали по своим масштабам с ньютонов­ской механикой и введением в науку исчислений, но здесь конкретные «применения являются скудными и нерешительными» (Рапопорт [59]; читателю настойчиво рекомендуем обратиться к рассуждениям Рапопорта о теории информации и теории игр, в которых анализи­руются затронутые здесь проблемы). То же самое мож­но видеть на примере теории решений, от которой ожи­дали значительного выигрыша для прикладной систем­ной науки, но что касается весьма разрекламированных военных и экономических игр, то «не существует конт­ролируемой оценки эффективности этих игр и методов отбора операторов» [1].

Следует обратить особое внимание на опасности, тая­щиеся в научных достижениях последних лет. В науке прошлого (и частично настоящего) господствовал одно­бокий эмпиризм. В биологии (и психологии) только сбор данных и накопление экспериментов рассматривалось как действительно «научная деятельность», теория при­равнивалась к «спекуляции» или «философии» и при этом забывалось, что простое соединение эмпирических данных хотя и означает определенный прогресс, но еще не составляет собственно «науки». Результатом эмпи­ризма явилось отсутствие достаточного понимания и поддержки для развития теоретических методов анали­за, что в свою очередь оказало неблагоприятное влия­ние на эмпирическое исследование, которое по большей части стало случайным, ведущимся наугад (ср. [73]). В последние годы в определенных областях науки об­становка кардинально изменилась. Энтузиазм, вызван­ный полученными в распоряжение новыми математиче­скими и логическими инструментами, привел к лихора­дочному «построению моделей» как самоцели, часто без отнесения их к эмпирическим фактам. Однако экспери­ментирование с понятиями наугад имеет не больше шан­сов на успех, чем случайное экспериментирование с биологическим, психологическим или клиническим ма­териалом. По словам Акофа [1], существует серьезное заблуждение в теории игр (а также в других теориях) принимать за «проблему» то, что в действительности является только математическим «упражнением». По­лезно помнить старую кантовскую максиму, что опыт без теории слеп, но теория без опыта есть просто интел­лектуальная игра.

Несколько иная ситуация сложилась в кибернетике. Применяемые здесь модели не являются новыми. Хотя интенсивное развитие этой области началось со времени введения термина «кибернетика» (Винер, 1948 [74]), при­менение принципа обратной связи к физиологическим процессам берет свое начало еще в работах Р. Вагнера, написанных почти сорок лет назад (ср. [46]). С тех пор модели обратной связи и гомеостазиса были применены к огромному числу биологических явлений и—несколько менее убедительно—в психологии и социальных науках. Причиной последнего, по словам Рапопорта [57], является то, что «обычно существует хорошо видимая негативная корреляция между размахом и разумностью научных работ... Разумные работы ограничиваются либо конструированием, либо весьма банальными примене­ниями; претенциозные формулировки оказываются пу­стыми».

Конечно, во всех подходах к общей теории систем существует такая опасность: мы получили новый компас для научного мышления, но очень трудно продраться между Сциллой тривиальности и Харибдой ложных нео­логизмов.

Настоящий обзор ограничен «классической» общей теорией систем — «классической» не в том смысле, что она претендует на какой-либо приоритет или исключи­тельность, а в том, что используемые ею модели оста­ются в рамках «классической» математики в отличие от «новой» математики — теории игр, теории сетей, теории информации и т. д. Это вовсе не означает, что общая теория систем является простым применением обычной математики. Наоборот, понятие .системы выдвигает про­блемы, многие из которых еще далеки от своего разре­шения. В прошлом исследование системных проблем привело к важным математическим результатам, таким, как теория интегро-дифференциальных уравнений Вольтера, понятие системы с «памятью», поведение которой зависит не только от имеющихся в настоящее время ус­ловий, но также от ее предшествующей истории. Сейчас встают новые важные системные проблемы: например, общая теория нелинейных дифференциальных уравне­ний, состояний подвижного равновесия и ритмических явлений, обобщенный принцип наименьшего действия, термодинамическое определение состояний подвижного равновесия и т. д.; все они ждут своего решения.

При рассмотрении того или иного исследования, ра­зумеется, не имеет значения, выступает оно открыто под названием «общей теории систем» или нет. Мы не пред­полагаем давать здесь полного или исчерпывающего об­зора. Цель данного непретенциозного обзора будет вы­полнена, если он сможет выступить своеобразным путе­водителем в исследованиях, ведущихся в настоящее время в области общей теории систем, а также для на­учных сфер, которые, возможно, станут в будущем аре­ной системной деятельности.

 

ОТКРЫТЫЕ СИСТЕМЫ

 

Теория открытых систем — важное обобщение физи­ческой теории, кинетики и термодинамики. В ее рамках были сформулированы новые принципы и подходы, та­кие, как принцип эквифинальности, обобщение второго начала термодинамики, возможность повышения поряд­ка в открытых системах, наличие периодических явлений при «ошибке» системы и ее фальстарте и т. д. Дальней­шего изучения требует возможность измерения органи­зации в терминах энтропии («цепь энтропии» высших молекулярных соединений, показывающая определенный порядок составляющих молекул [65]).

Огромная работа, проделанная в теории открытых си­стем, не может получить здесь своего полного отраже­ния. Описание принципов и достаточно полные библио­графии можно найти в работах Берталанфи [13, 17], Брея и Уайта [25] и других авторов. Следует, однако, заметить, что, помимо теоретических достижений, дан­ная область имеет два главных практических примене­ния, а именно в промышленной химии и биофизике.

Приложения теории открытых систем в биохимии, биофизике, физиологии и т. д. слишком многочисленны, чтобы в настоящем обзоре позволить больше, чем крат­кое упоминание о них. Возможность таких приложений следует из того, что живой организм, клетка, а также другие биологические единицы находятся, по существу, в состояниях подвижного равновесия (или эволюциони­руют к ним). Из этого вытекает фундаментальное зна­чение данной теории для биологии и необходимость су­щественной переориентации во многих ее разделах. Тео­рия открытых систем была развита и применена наряду со многими другими также в таких областях, как, на­пример, сеть реакций в фотосинтезе [23], вычисление ско­рости оборота в экспериментах с изотопами, потребле­ние энергии для поддержания протеинов в организме, процессы передачи и поддержания ионной концентрации в крови [29], радиационная биология, возбуждение и пере­дача нервных импульсов и др. Организм находится в состоянии подвижного равновесия как с точки зрения его химических компонентов, так и его клеток, поэтому многочисленные современные исследования клеточного обмена и обновления также должны быть включены сюда. Помимо уже цитированных работ, изложение ре­зультатов и возникших новых проблем в биофизике и близких к ней областях можно найти в работе Неттера [53].

Между разделом термодинамики, занимающимся не­обратимыми открытыми системами, кибернетикой и тео­рией информации существуют определенные отношения, однако они пока еще плохо изучены. Первые подходы к этой проблеме можно найти у Фостера, Рапопорта и Тракко [32], а также у Трибуса [68]. Другой интересный подход к исследованию метаболизирующих систем был предпринят Розеном [64], применившим вместо обычных уравнений реакций «реляционную теорию» (relational theory), использующую методы отображения с помощью блок-схем.

Помимо анализа индивидуального организма, си­стемные принципы используются также в исследованиях по динамике популяций и в экологической теории (см. обзор этих работ, написанный Дж. Бреем [24]). Дина­мическая экология, то есть анализ преемственности раз­вития растительных популяций и достижения ими наи­высших точек эволюции, является, наиболее разработан­ной областью экологии, которая, однако, в последнее время склоняется к вербализму и терминологическим дискуссиям. Системный подход, как кажется, открывает здесь новые перспективы. Уиттекер [72] описал в терми­нах теории открытых систем и эквифинальности разви­тие растительных сообществ по направлению к наивыс­шим точкам эволюции. Согласно Уиттекеру, тот факт, что сообщества, достигшие сходных наивысших точек развития, могли развиваться из весьма различных перво­начальных условий, есть поразительный пример эквифи­нальности, причем такой пример, где степень независи­мости от первоначальных условий и от обычного хода развития кажется даже большей, чем в случае индиви­дуального организма. Опираясь на теорию открытых си­стем, Паттен дал количественный анализ экологических систем в терминах производства биомассы, где наивыс­шей точкой развития является достигаемое системой со­стояние подвижного равновесия [55].

Понятие открытой системы нашло свое применение также в науках о земле — геоморфологии (Хорли [28]) и метеорологии (Томпсон [66]). В работах Томпсона проведено детальное сравнение современных метеорологи­ческих понятий с организмической концепцией Берталанфи в биологии. Можно напомнить, что уже Пригожин в своем классическом труде [56] называл метеорологию в качестве одной из возможных областей применения теории открытых систем.

 

РОСТ ВО ВРЕМЕНИ

Простейшие формы роста, которые особенно хорошо демонстрируют изоморфизм законов в различных обла­стях, описываются с помощью экспоненциальных и ло­гистических кривых. Среди многих других примеров ро­ста следует назвать следующие: рост знаний о числе видов животных [33], рост публикаций по дрозофиле [42], рост производственных компаний [36]. Боулдинг [22] и Кейтер [45] особое внимание уделили построению общей теории роста.

Теория роста животных, предложенная Берталанфи и другими авторами, которая в силу использования в ней общих физиологических параметров (анаболизм, ка­таболизм) может в равной мере рассматриваться и как раздел общей теории систем и как раздел биофизики, ранее уже анализировалась нами в ее различных при­ложениях [17].

 

ОТНОСИТЕЛЬНЫЙ РОСТ

Относительный рост компонентов внутри систем под­чиняется действию чрезвычайно простого и общего прин­ципа: ко многим явлениям роста в биологии (морфоло­гии, биохимии, физиологии, теории эволюции) применя­ется простое отношение аллометрического увеличения.

Такое же отношение имеет место и в социальных яв­лениях. Социальная дифференциация и разделение тру­да в примитивных обществах, точно так же как и про­цесс урбанизации (то есть рост городов по сравнению с сельским населением), происходят согласно аллометрическому уравнению. Применение последнего дает воз­можность количественно измерять социальные органи­зации и социальное- развитие, и в силу этого оно способно заменить обычные интуитивные суждения по этому поводу [52]. Тот же принцип применяется и к ро­сту численности обслуживающего персонала по сравне­нию с общим числом работающих в промышленных ком­паниях [36].

 

КОНКУРЕНЦИЯ И СВЯЗАННЫЕ С НЕЮ ЯВЛЕНИЯ

Работы Вольтерра, Лотки, Гаузе и других по дина­мике популяций принадлежат к классическим трудам общей теории систем. В них впервые была продемонстрирована возможность развития концептуальных моделей  для таких явлений, как «борьба за существование», которые могут быть подвергнуты эмпирической проверке.  Динамика популяций и связанная с ней генетика попу­ляций стали в последнее время важными областями биологического исследования.

Следует отметить, что системные исследования сей­час ведутся не только в теоретической, но и в приклад­ной биологии. Например, в биологии рыб к соответст­вующим теоретическим моделям прибегают для установ­ления оптимальных условий использования морских ресурсов (обзор наиболее важных моделей такого рода дан Уоттом [70]). Наиболее разработанную динамиче­скую модель построили Бивертон и Холт [20; 43]: она применяется к популяциям рыб, используемым в ком­мерческом рыболовстве, но, несомненно, имеет и более широкое применение. Эта модель учитывает пополнение (то есть вхождение индивидов в популяцию), рост (по предположению, происходящий согласно уравнениям роста Берталанфи), добычу (путем эксплуатации) и ес­тественную смертность. О практической ценности этой модели говорит тот факт, что она была принята для практических целей продовольственной и сельскохозяй­ственной комиссией при Организации Объединенных Наций, британским Министерством сельского хозяйства и рыболовства и другими официальными органами.

Исследования гонки вооружений, проведенные Л. Ричардсоном (см. Рапопорт [58; 60]), несмотря на их не­достатки, свидетельствуют о возможном драматическом влиянии системных понятий на наиболее жизненные проблемы нашего времени. Если рациональные и научные рассуждения имеют какое-либо значение вообще, то с их помощью следует прежде всего отвергнуть столь модный принцип: si vis pacem, para bellum (если хочешь мира, готовься к войне).

Следует особо подчеркнуть, что и в динамике попу­ляций, и в биологической «борьбе за существование», и в эконометрии, и в исследовании гонки вооружений и т. д. — во всех этих случаях используется одно и то же семейство уравнений (которое в свое время было про­анализировано Берталанфи [12]). Систематическое срав­нение и исследование этих параллелизмов в высшей сте­пени интересно и полезно (ср. также Рапопорт [58, стр. 88]). Можно, например, предположить, что законы, управляющие циклами экономической жизни, и законы колебаний популяции, по Вольтерра, вытекают из сход­ных условий конкуренции и взаимодействия в си­стеме.

В нематематической форме Боулдинг [21] проанали­зировал то, что он назвал «железными законами» со­циальной организации: закон Мальтуса, закон опти­мального размера организаций, существование циклов, закон олигополии и т. д.

 

СИСТЕМОТЕХНИКА

Теоретический интерес к системотехнике и исследо­ванию операций объясняется тем, что анализируемые ими весьма гетерогенные объекты—люди, машины, зда­ния, денежные и другие ценности, приток сырых мате­риалов, выпуск продуктов и многое другое—с успехом могут быть подвергнуты системному анализу.

Как уже указывалось, в системотехнике используют­ся методы кибернетики, теории информации, анализа се­тей, а также аппарат блок-схем, графов потоков и т. д. Системотехника применяет также принципы общей тео­рии систем (Холл [37]). Первоначально это относилось к структурным машиноподобным аспектам решения за­дач (по методу «да или нет» в теории информации). Можно предположить, что теоретико-системные аспекты системотехники приобретут еще большее значение в свя­зи с исследованиями динамики систем, подвижных орга­низаций и т. д.

ТЕОРИЯ ЛИЧНОСТИ

В настоящее время существует большое число теоре­тических работ, посвященных анализу нервных и психо­логических функций в кибернетическом духе, то есть на основе сравнения мозга и вычислительной машины. В то же время попыток применения общей теории систем в узком смысле к теории человеческого поведения сделано немного [46а; 49а]. Для целей настоящего обзора теория человеческого поведения может быть приравнена к тео­рии личности.

С самого начала следует подчеркнуть, что теория личности в настоящее время представляет собой поле битвы различных и даже противоположных друг другу теорий. Холл и Линдзей справедливо утверждают [39, стр. 71], что «все теории поведения являются весьма бед­ными теориями и все они оставляют желать много луч­шего в смысле научной доказательности». И это гово­рится в учебнике по «теориям личности», насчитываю­щем почти 600 страниц.

Поэтому мы не можем ожидать, что общая теория систем даст решения там, где теоретики личности от Фрейда и Юнга до большого числа современных авто­ров оказались несостоятельными. Эта теория продемон­стрирует свою ценность, если она откроет новые пер­спективы и обнаружит новые точки зрения, способные к экспериментальному и практическому применению. Как нам представляется, это имеет место. Существует целая группа психологов, среди которых широко известны Голдштейн и Маслов, разрабатывающих организмическую теорию личности. Можно поэтому ожидать, что соображения теоретико-системного порядка будут спо­собствовать прогрессу в этой области.

Основные проблемы, встающие в этой связи, заклю­чаются в следующем: во-первых, не является ли общая теория систем, по существу, некоторым вариантом физикалистской концепции, не применимой к анализу пси­хических явлений, и, во-вторых, имеют ли используемые в этой теории модели объяснительную ценность тогда, когда соответствующие переменные не могут быть опре­делены количественно, как это вообще и обстоит с пси­хическими явлениями,

1) На первый вопрос можно дать следующий ответ. Понятие системы является достаточно абстрактным и общим для того, чтобы применять его к явлениям лю­бого типа. Понятия «равновесие», «гомеостазис», «об­ратная связь», «стресс» и т. д. в значительной степени являются по своему происхождению техническими и фи­зиологическими, однако они достаточно успешно приме­няются и к психическим явлениям. Теоретики системного анализа согласны в том, что понятие системы не огра­ничивается материальными явлениями и может быть применено к любому «целому», состоящему из взаимо­действующих «компонентов» (ср. определение системы, данное Берталанфи [12], с определениями Акофа [2, стр. I], Эшби [6; стр. 320 и сл. русского издания]). Примером могут служить объекты системотехники, не­которые компоненты которых не являются физическими и метрическими.

2) В связи со вторым вопросом следует отметить, что, если в тех или иных ситуациях количественный ана­лиз невозможен и даже если компоненты системы про­сто плохо определены, можно по меньшей мере ожи­дать, что определенные принципы анализа будут качест­венно применимы ко всему целому как системе. В этом случае будет возможно по крайней мере «объяснение в принципе».

Учитывая эти ограниченности, можно утверждать, что важнейшим ключевым понятием дальнейшего ана­лиза оказывается организмическое понятие организма как спонтанно активной системы. Как писал в свое вре­мя автор настоящей работы, «даже при постоянных внеш­них условиях и при отсутствии внешних стимулов орга­низм представляет собой не пассивную, а существенно активную систему. Об этом свидетельствуют, в частно­сти, функции нервной системы и поведение. Внутренняя активность, а не реакции на стимулы лежит в основе этих процессов. Можно также показать, что это понима­ние справедливо и для эволюции низших животных и для развития первых движений эмбрионов и утробного плода» [16].

Изложенная позиция совпадает с тем, что фон Холст охарактеризовал как «новую концепцию» нервной системы, основанную на том, что простейшие ло­комоторные движения  обусловлены  центральными автоматизмами, не нуждающимися во внешних стимулах. Поэтому такие движения продолжаются, например, и тогда, когда связь моторных и сенсорных нервных волокон нарушена. Отсюда следует, что рефлекс в его классиче­ском смысле является не основной единицей поведения, а, скорее, регулятивным механизмом, накладываемым на исходные автоматические действия. Аналогичное пони­мание лежит и в основе теории инстинкта. Согласно Ло­ренцу, внутренние механизмы немедленного включения и отключения играют в инстинкте главную роль, и вре­менами они действуют без вмешательства внешних сти­мулов (в вакууме или при бесполезных реакциях): пти­ца, не имеющая материала для строительства гнезда, может совершать в воздухе движения, имитирующие строительство гнезда. Эти соображения согласуются с тем, что Хебб назвал «концептуальным пониманием цен­тральной нервной системы в 1930—1950 гг.». В более поздних исследованиях деятельности активных систем мозга подчеркивается — в иной форме и на основе бога­того экспериментального материала — то же самое фун­даментальное понятие автономной деятельности цен­тральной нервной системы.

Значение названных понятий становится очевидным, если обратить внимание на их принципиальную противо­положность обычной схеме стимул—реакция, предпола­гающей, что организм является преимущественно реак­тивной системой, отвечающей, подобно автомату, на внешние стимулы. Нет необходимости подчеркивать, что в современной психологии преобладают представления, основанные на схеме стимул—реакция (S—R), что, оче­видно, связано с духовным климатом высокомеханизи­рованного общества. Интересно, что одна и та же схема S—R лежит в основе психологических теорий, которые во всех других отношениях прямо противоположны, на­пример в бихевиористской психологии и психоанализе. Согласно Фрейду, важнейшей тенденцией организма яв­ляется стремление освободиться от напряжений и пере­грузок и прийти к состоянию равновесия, управляемому «принципом стабильности», который Фрейд заимствовал у немецкого философа Фехнера. В результате нервное и психическое поведение рассматривается как эффектив­ный или неэффективный механизм защиты, направлен­ный на восстановление равновесия (см. анализ Д. Рапопортом структуры психоаналитической теории [62], где этот механизм он называет «экономическим» и «адап­тивным»).

Шарлотта Бюлер (27], известный специалист по дет­ской психологии, в сжатом виде весьма удачно изло­жила существующую в современной психологии теорети­ческую ситуацию: «Главная психоаналитическая модель подчеркивает лишь одну основную тенденцию, а именно тенденцию удовлетворения потребностей или ослабления напряжений... Биологические теории наших дней делают акцент на «спонтанной» деятельности организма, обу­словленной вложенной внутрь него энергией. Автоном­ное функционирование организма, его «стремление осу­ществить определенные движения» подчеркивает также Берталанфи... Эти понятия представляют собой полный пересмотр первоначального гомеостатического принципа, который исключительное внимание уделял тенденции к равновесию. А именно с этим первоначальным принци­пом гомеостазиса психоанализ отождествил свою тео­рию разрядки напряжений как единственную исходную тенденцию» (выделено мною.—Л. Б.).

Таким образом, коротко говоря, мы можем опреде­лить нашу точку зрения как попытку «выхода за пре­делы принципа гомеостазиса».

1) Схема S-R упускает из виду такие сферы психи­ческой деятельности, как игра, научное исследование, творчество, самосознание и т. д.

2) «Экономическая» схема упускает из виду специ­фически человеческие формы деятельности, большинство из которых составляют «человеческую культуру».

3) Принцип равновесия упускает из виду тот факт, что психические и поведенческие формы деятельности являются большим, чем просто разрядкой напряжений. Далекая от того, чтобы установить оптимальное состоя­ние, такая разрядка может повлечь за собой нарушения психических способностей, как это, например, происхо­дит в экспериментах с потерей чувствительности.

Мы приходим к выводу, что модель S—R и психо­аналитическая модель дают в высшей степени нереали­стическую картину человеческой психики и поведения и поэтому таят в себе большую опасность. Как раз то, что мы рассматриваем как специфически человеческие формы деятельности, не может найти своего места в утилитарной, гомеостатической схеме и в схеме стимул — реакция. Можно, конечно, назвать лазание по горам, сочи­нение сонат или создание лирических поэм «психологи­ческим гомеостазисом», что неоднократно и делалось, однако при этом существует опасность, что понятие, имеющее четкий физиологический смысл, потеряет вся­кое значение. Более того, если принцип гомеостатического сохранения берется в качестве золотого правила поведения, то так называемый хорошо приспособленный индивид, то есть хорошо сконструированный робот, под­держивающий себя в оптимальном биологическом, пси­хологическом и социальном гомеостазисе, окажется конечной целью развития. Однако этот «Прекрасный Но­вый Мир» не является, по крайней мере для некоторых, идеальным состоянием человечества. Сторонники крити­куемой концепции нередко утверждают, что достигнутое (и мы добавим — непрочное) духовное равновесие не должно нарушаться. Отсюда так называемое прогрессив­ное образование (названное так, конечно, иронически) считает, что не следует перегружать ребенка впечатле­ниями, нельзя осуществлять принуждение и все напра­вленные на ребенка влияния должны всячески ограничи­ваться. Результат этого — неслыханная масса безграмот­ных и рост преступности среди молодежи.

В противоположность ходячей в настоящее время теории можно с уверенностью утверждать, что не толь­ко давление и напряжение, но в равной мере и полное освобождение от стимулов и как следствие этого духов­ная опустошенность могут быть неврозогеническими и даже психозогеническими. Экспериментально это под­тверждается опытами, с подавлением чувствительности, когда у субъектов, изолированных от всех внешних сти­мулов, после нескольких часов изоляции развивается так называемый модельный психоз с галлюцинациями, силь­ным беспокойством и т. д. Аналогичная клиническая картина наблюдается при формировании психоза у за­ключенного в результате его изоляции и при обострении душевного заболевания у пациента, обособленного от внешнего мира. Вместе с тем максимальное давление на субъекта не ведет с необходимостью к душевному рас­стройству. Если бы общепринятая теория была правиль­ной, то Европа в период войны и после нее, испытывав­шая чрезвычайную физиологическую и психологическую напряженность. Должна была бы стать гигантским пси­хиатрическим приютом для лунатиков. На деле же, как об этом свидетельствуют статистические данные, коли­чество нервных и психических заболеваний в Европе не увеличилось, за исключением вполне понятных резких нарушений психики, вроде неврозов, полученных в ходе военных действий.

Таким образом, мы приходим в итоге к концепции, согласно которой подавляющая часть биологического и человеческого поведения не подчиняется действию прин­ципов утилитарности и гомеостазиса, а также действию по схеме стимул — реакция. Вместе с тем именно эти формы поведения характерны для человеческой деятель­ности и человеческой культуры. Эта концепция откры­вает новые перспективы не только в теории, но и на прак­тике—применительно к проблемам психогигиены, обра­зования и общества в целом.

Сказанное выше может быть также выражено в фи­лософской форме. Если экзистенциалисты говорят о пу­стоте и бессмысленности жизни, если они видят в этом источник не только беспокойства человека, но и его дей­ствительной душевной болезни, то это, по существу, та же самая точка зрения, а именно поведение есть не про­сто удовлетворение биологических потребностей и под­держание организма в психологическом и социальном равновесии, но нечто большее. Если в индустриальном обществе жизнь становится невыносимо пустой, что еще остается личности, как не впадать в невроз? Изложен­ная в данной работе концепция, которую можно назвать концепцией спонтанной активности психофизического ор­ганизма, является более реалистической формулировкой того, что выражают экзистенциалисты на их часто весь­ма туманном языке. И когда теоретики личности, такие, как Маслов и Гарднер Мёрфи, говорят о самореализации как о человеческой цели, это снова несколько претенци­озное выражение той же самой концепции.

ТЕОРЕТИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ

В конечном счете мы пришли к тем высшим и пока еще весьма смутно определяемым явлениям, которые обычно называют человеческой культурой и цивилиза­цией. Область, изучающая эти явления, выступает, как правили, Под названием «философии истории». Мы пред­почитаем говорить о «теоретической истории», оговари­вая при этом, что речь идет лишь о ее самых первых началах. Задача этой области — создать связующую нить между «наукой» и «гуманитарными дисциплинами», и в частности между «социальными науками» и «исто­рией».

Понятно, конечно, что технические исследовательские средства в социологии и истории совершенно различны (опросы, статистический анализ в противовес архивному исследованию, внутренней очевидности исторических до­кументов и т. п.). Тем не менее объект исследования в обоих случаях является, по существу, одним и тем же. Социология занимается главным образом временным «поперечным» сечением человеческого общества в том виде, в каком оно существует; история — «продольным» исследованием того, как происходит становление и раз­витие общества. Объект и технические средства иссле­дования, несомненно, оправдывают существующее раз­личие между этими дисциплинами, однако менее очевид­но, что они оправдывают также существование принци­пиально различных философских подходов.

Последнее утверждение подразумевает вопрос об оценке грандиозных исторических конструкций, постро­енных, например, Вико, Гегелем, Шпенглером и Тойнби. Профессиональные историки считают их в лучшем, слу­чае поэтическими, в худшем — фантазиями, пытающи­мися с одержимостью параноика втиснуть факты исто­рии в прокрустово ложе теории. Думается, что история может получить от теоретиков системного анализа хотя и не конечные решения своих проблем, но более здра­вую методологическую установку. Проблемы, которые до этого рассматривались как философские, или метафизи­ческие, могут также быть охарактеризованы в их строго научном плане с многообещающими возможностями ис­пользования для их решения новейших научных дости­жений (например, теории игр).

Эмпирическая Критика выходит за рамки настоящего исследования. Известно, что П. Гейл [35] и многие дру­гие проследили ложное воспроизведение исторических событий в трудах Тойнби. Даже читатель-неспециалист легко может составить перечень имеющихся ошибок, осо­бенно в последних святым духом вдохновленных томах  "Magnum opus» Тойнби. Однако интересующая нас про­блема представляет собой нечто большее, нежели про­стое устранение ошибок в представлении исторических фактов или их интерпретации или даже решение вопро­са о достоинствах теорий Шпенглера или Тойнби. Она заключается в следующем: допустимы ли в принципе модели и законы в истории.

Многие придерживаются отрицательного мнения на этот счет. Существует представление о «номотетическом» методе в науке и «идиографическом» методе в истории. В то время как наука в большей или меньшей степени может устанавливать «законы» для природных явлений, история, занимающаяся человеческими событиями, не­обычайно сложными по своим причинам и следствиям, и, по-видимому, детерминированными лишь свободными решениями индивидов, может только более или менее удовлетворительно описывать то, что произошло в про­шлом.

Здесь у методолога возникает первое замечание. В описанной только что концепции академическая исто­рия клеймит исторические конструкции как «интуитив­ные», «противоречащие факту», «произвольные» и т. п. По отношению к Шпенглеру или Тойнби эта критика, несомненно, является достаточно ядовитой. Однако она оказывается не менее убедительной, если мы посмотрим на труды обычной историографии. Например, голланд­ский историк П. Гейл, который, исходя из подобных ме­тодологических соображений, выдвинул серьезное воз­ражение против Тойнби, одновременно написал блестя­щую книгу о Наполеоне [34], в которой сделал вывод, что внутри академической истории существует дюжина или около того различных интерпретаций (мы можем спокойно сказать: моделей) личности и карьеры Напо­леона и что все они основаны на «фактах» (наполеонов­ский период лучше всего представлен в документах) и все решительно противоречат друг другу. Грубо говоря, эти интерпретации варьируют от представления о Напо­леоне как о кровавом тиране и эгоистическом враге человеческой свободы до Наполеона как мудрого про­ектировщика объединенной Европы; и если кто-либо изучает Наполеона (этим немного занимался и автор настоящей статьи), он с легкостью может сконструиро­вать несколько оригинальных аргументов, опровергающих ложные концепции, имеющие место даже в широко принятых, стандартных изложениях истории. Вы не мо­жете идти двумя путями. Если даже личность, подобная Наполеону, не столь отдаленная во времени и относи­тельно которой имеется великолепная историческая до­кументация, может получать противоположную интер­претацию, вы не должны упрекать «философов истории» за их интуитивные догадки, субъективные процедуры, субъективные склонности и т. д., когда они имеют дело с бесчисленным количеством явлений всеобщей истории. В обоих случаях вы имеете только концептуальную мо­дель, которая всегда будет представлять только опреде­ленные аспекты явлений и по этой причине будет всегда принципиально односторонней. Отсюда следует, что со­здание концептуальных моделей в истории не только допустимо, но фактически лежит в основе любой исто­рической интерпретации как исследования, отличающе­гося от простого перечисления эмпирических данных, то есть не являющегося хроникой.

Если согласиться с этим, то антитезис между идиографической и номотетической процедурами сводится к тому, что психологи обычно называют «молекулярным» и «молярным» подходами. Можно анализировать собы­тия в пределах некоего сложного целого, например ин­дивидуальные химические реакции в организме, вос­приятие в психике; можно, однако, искать общие за­коны, распространяющиеся на целое, такие, как законы роста и развития в первом случае или законы формиро­вания личности во втором. В истории это означает или тщательное изучение исторических индивидов, догово­ров, произведений искусства, единичных причин и след­ствий и т. д., или анализ общих явлений с надеждой выявить общие исторические законы. Существуют, ко­нечно, все переходы между первым и вторым типами исследования, крайности могут быть иллюстрированы на примере Карлейля и его культа героя на одном по­люсе и Толстого (более глубокого «историка-теоретика», чем это принято считать) на другом.

Вопрос о «теоретической истории» поэтому, по суще­ству, является вопросом о «молярных» моделях в этой области; и именно к этому сводятся грандиозные исто­рические построения, когда они освобождаются от их философских украшений.

Оценка подобных моделей должна происходить в со­ответствии с общими правилами верификации и фальси­фикации. Прежде всего необходимо учесть соображения эмпирического порядка. В данном частном случае они означают решение вопроса о том, дает ли ограниченное количество цивилизаций—около двадцати в лучшем слу­чае—достаточно полный материал для установления оправданных обобщений. На этот вопрос, а также на вопрос о ценности предложенных моделей можно дать ответ в соответствии с общепринятым критерием, то есть решив, имеет или нет определенная модель объяснитель­ную и предсказательную ценность, проливает ли она но­вый свет на известные факты и правильно ли предска­зывает неизвестные нам до этого факты прошлого или будущего.

Будучи элементарными, эти соображения тем не ме­нее способны в значительной мере устранить неправиль­ное понимание и философский туман, окутавший про­блему моделей в истории.

1) Как уже подчеркивалось, оценка моделей должна быть прагматической и производиться с точки зрения их объяснительных и предсказательных достоинств (или отсутствия таковых); априорные суждения относительно желательности тех или иных моделей или суждения, вы­текающие из моральных оценок, не должны приниматься в расчет.

В связи с этим возникает специфическая ситуация. Редко кто возражает против так называемых синхрони­ческих законов — предполагаемой повторяемости собы­тий, управляющей общественными явлениями в опреде­ленный момент времени. Очевидно, что, помимо эмпири­ческого исследования, установление таких законов яв­ляется целью социологии. Аналогично и установление диахронических законов, то есть повторяемости развития тех или иных явлений во времени, не вызывает особых споров. Сошлемся, например, на закон Гримма, устанав­ливающий правила для изменения гласных звуков в эволюции индоевропейских, языков. Общепринято также, что существует определенный «жизненный цикл» в раз­витии отдельных областей культуры. В своем развитии они проходят стадии примитивизма, зрелости, причудли­вого разложения форм и постепенного упадка, причем для перехода от стадии к стадии нередко невозможно указать на специфические внешние причины. В качестве примеров назовем греческую культуру, изобразительное искусство Ренессанса и немецкую музыку. Подобие та­ких циклов имеется и в определенных явлениях биоло­гической эволюции (это можно видеть на примере аммонитов и динозавров), где за первой взрывной фазой формирования новых типов следует фаза видообразова­ния и впоследствии фаза упадка.

Однако, когда данная модель применяется к циви­лизации в целом, это вызывает резкую критику. Встает вполне законный вопрос, почему весьма нереалистиче­ские модели часто остаются предметом академических дискуссий, в то время как концептуальные модели исто­рии встречают яростное сопротивление. Принимая во внимание всю фактическую критику, направленную про­тив Шпенглера или Тойнби, кажется очевидным, что здесь вместе с тем большую роль играют эмоциональ­ные факторы. Путь науки усыпан мертвыми телами по­рочных теорий, которые сохранились, как мумии, в музее истории науки. В противоположность этому историче­ские конструкции и особенно теории исторических цик­лов, по-видимому, затронули важные эмоциональные центры современной науки, и поэтому противодействие им является гораздо большим, нежели простой научной критикой.

2) Эти эмоциональные моменты связаны с вопросом об «исторической неизбежности» и предполагаемой де­градации человеческой «свободы». Прежде чем обра­титься к его рассмотрению, уместно обсудить вопрос о математических и нематематических моделях.

Преимущества и недостатки математических моделей в социальных науках хорошо известны [3; 58]. Всякая математическая модель есть определенное упрощение, и в каждом случае требуется еще решить, раскрывает ли такая модель действительные события в их внутренней сущности или «обрубает» жизненно важные части ана­томии этих событий. С другой стороны, модель позво­ляет произвести необходимую дедукцию с часто неожи­данными результатами, которые не были бы получены на основе обычного «здравого смысла». В частности, Рашевский в нескольких исследованиях показал, как мо­гут конструироваться математические модели историче­ских процессов ([63] и другие его работы),

Вместе с тем не следует недооценивать значение чи­сто качественных моделей. Например, понятие «эколо­гическое равновесие» было разработано задолго до того, как Вольтерра и другие ученые ввели соответст­вующие математические модели; теория отбора принад­лежит к основному капиталу биологии, но математиче­ская теория «борьбы за существование» является про­дуктом сравнительно недавнего времени и далека от того, чтобы быть верифицированной применительно к естественным формам существования живого.

По отношению к сложным явлениям «объяснение в принципе» при помощи качественных моделей [40] пред­почтительнее отсутствия объяснения вообще. Это поло­жение никоим образом не ограничивается пределами со­циальных наук и истории; в равной мере оно приложимо к таким областям, как метеорология или теория эво­люции.

3) «Историческая неизбежность» (предмет хорошо известного исследования Исайи Берлина), которой стра­шатся как следствия «теоретической истории», противо­речит, по общему мнению, нашему непосредственному опыту обладания свободным выбором и исключает все моральные суждения и ценности, иначе говоря, она есть фантасмагория, основанная на мировоззрении, которого больше не существует. Как подчеркивает Берлин, фак­тически такое мировоззрение основано на понятии лапласовского «духа», который в состоянии исходя из про­шлого полностью предсказывать будущее с помощью детерминистических законов. Однако такое понятие не имеет ничего общего с современным пониманием закона природы. Все законы природы имеют статистический характер. Они предсказывают не неумолимо детерминиро­ванное будущее, а определенные вероятности, завися­щие от природы рассматриваемых событий и имеющих­ся законов и которые или приближаются к достоверно­сти, или оказываются весьма далекими от нее. Не имеет смысла обсуждать или бояться большей «неизбежности» в исторической теории, чем это имеет место в науках с относительно высокой степенью произвола, вроде ме­теорологии или экономики.

Парадоксально, что в то время, как причина «свободной воли» оказывается делом интуиции и

непосредственного опыта и никогда не может быть до­казана объективно («Свободная ли воля Наполеона во­влекла его в русскую кампанию?»), детерминизм (в его статистическом смысле) вполне может быть доказан, по крайней мере для моделей малого масштаба. Несомненно, что бизнес зависит от личной «инициативы», индивидуаль­ного «решения» и «ответственности» предпринимателя; решение управляющего расширять или не расширять бизнес, используя новое оборудование, является «сво­бодным» именно в том смысле, в каком был свободен выбор Наполеона—принимать или не принимать битву под Аустерлицем. Однако, когда анализируется рост промышленных компаний, обнаруживается, что за «про­извольными» отклонениями следует быстрое возвраще­ние к нормальной кривой, как будто здесь действуют некие невидимые силы. Хейр [36, стр. 283] утверждает, что «возвращение к модели, обусловленной предшест­вующим развитием, предполагает действие неумолимых сил, проявляющихся в социальном организме» (выде­лено мною.—Л. Б.).

Примечательно, что один из пунктов концепции Бер­лина заключается в следующем: «Ошибочность истори­ческого детерминизма (явствует) из его полного несо­ответствия здравому смыслу и повседневному наблюде­нию за человеческими поступками». Этот характерный аргумент того же порядка, что и совет не прини­мать систему Коперника, поскольку каждый может видеть, что Солнце движется по небу с восхода и до захода.

 4) Последние достижения математики позволяют подвергнуть математическому исследованию даже «сво­боду воли», явно философскую проблему, наиболее ин­тенсивно сопротивляющуюся научному анализу.

В свете современной теории систем альтернативе ме­жду молярным и молекулярным или номотетическим и идиографическим подходами может быть дано точное истолкование. Для анализа массового поведения следует применять такие системные законы, которые, будучи вы­раженными в математическом виде, имеют форму диф­ференциальных уравнений того типа, какими пользо­вался Л. Ричардсон (ср. Рапопорт [58]). Свободный вы­бор индивида в этом случае анализируется с помощью формул теории игр и теории решений.

Являясь формальными математическими построения­ми, теория игр и теория решений занимаются анали­зом «рациональных» выборов. Это означает, что выбор, который делает индивид, «максимизирует его индивиду­альную выгоду или удовлетворение», что «индивид сво­боден выбирать среди нескольких возможных способов действия и делает свой выбор с учетом его последствий», что он «выбирает», будучи информирован о всех мыс­лимых последствиях своих действий, выбирает то, что имеет для него наибольшую ценность, что он «предпо­читает иметь больше товаров, а не меньше при прочих равных обстоятельствах» и т. д. [З]. В это определение вместо экономической выгоды можно подставить любую другую ценность без изменения математического фор­мализма.

Данное определение «рационального выбора» вклю­чает все, что подразумевается под «свободной волей». Если мы не желаем приравнивать «свободную волю» к абсолютному произволу, отсутствию каких бы то ни было ценностных суждений и, следовательно, к совер­шенно нелогичным действиям (подобно любимому при­меру философов: моя свободная воля — пошевелить ли мне мизинцем левой руки или не пошевелить), то при­веденное определение дает четкую характеристику тех действий, с которыми имеет дело моралист, священник или историк. Свободный выбор между альтернативами основывается на рассмотрении определенной ситуации и ее последствий и руководствуется избранными ценно­стями.

Несомненно, возникает масса трудностей при приме­нении этой теории даже к простым реальным ситуациям. Аналогичные трудности существуют и при установлении всеобщих законов. Тем не менее, даже не давая четких формулировок, можно принципиально оценить оба на­званных подхода, и мы при этом приходим к неожидан­ному парадоксу.

«Принцип рациональности» соответствует, скорее, не большинству человеческих действий, а «нерассуждаю­щему» поведению животных. Животные и организмы функционируют в целом «рациоморфным» образом, стре­мясь к максимизации таких ценностей, как средства к существованию, удовлетворение потребностей, выжи­вание и т. д.; они выбирают, как правило, то, что биологически полезно для них, и предпочитают большее количество товаров (то есть пищи) меньшему.

С другой стороны, человеческому поведению сущест­венно не хватает рациональности. Нет необходимости цитировать Фрейда для того, чтобы показать, насколько ничтожна роль компаса рационального поведения в дея­тельности человека. Женщины на рынке движимы не стремлением к извлечению максимальной пользы, а обу­реваемы подозрением к трюкам работников рекламы и упаковщиков; они не делают рационального выбора, взвешивая все возможности и последствия своих дейст­вий, они даже не предпочитают большее количество то­варов, упакованных непривлекательно, меньшему, когда это последнее упаковано в большую красную коробку с пестрыми надписями. В нашем обществе имеется даже весьма влиятельный отряд специалистов—работников рекламы, исследователей мотивации и т. д., который за­нимается тем, чтобы способствовать иррациональному характеру осуществляемых людьми выборов, что дости­гается главным образом путем соединения биологиче­ских факторов — условных рефлексов, неосознанных по­буждений и т. д.—с символическими ценностями (ср. Берталанфи [15]).

Утверждение, что эта иррациональность человеческо­го поведения присуща только тривиальным действиям повседневной жизни, ошибочно; тот же самый принцип действует и в «исторических» решениях. Очень хорошо это выразил мудрый старец Оксенстиерна, шведский канцлер в Тридцатилетнюю войну, когда он сказал:

«Necsis, mi fili, quantilla ratione mundus regatur», то есть «ты не представляешь, мой дорогой мальчик, как нич­тожен тот ум, который управляет миром». Чтение со­временных газет и слушание радио говорит о том, что это положение еще в большей степени относится к XX, чем к XVII столетию.

В методологическом отношении это ведет к приме­чательному выводу. Если для анализа того или иного явления применяется одна из вышерассмотренных двух моделей и если при этом принимается «принцип акту­альности», являющийся основным в таких исторических областях науки, как геология и эволюционная теория (гипотеза, согласно которой не следует пользоваться ни­каким другим принципом объяснения, кроме того, который признается действующим в данное время), то тогда именно статистическая, или массовая, модель подтверж­дается эмпирически. Деятельность исследователя моти­ваций и мнений, психолога, занимающегося статистиче­ским анализом и т. д., опирается на предположение о том, что в человеческом поведении проявляются стати­стические законы и что по этой причине небольшие, но хорошо выбранные образцы исследуемого явления по­зволяют распространять полученные выводы на всю рас­сматриваемую популяцию. В целом удачная работа по опросу мнений и предсказаниям института Гэллапа под­тверждает эту предпосылку, хотя здесь и возможны не­которые случайные неудачи вроде хорошо известного примера с предсказанием избрания Трумэна на прези­дентских выборах 1952 года, сделанным в соответствии со статистическими данными. Вместе с тем противопо­ложное утверждение, а именно что история управляется «свободной волей» в философском смысле слова (то есть рациональным решением во имя лучшей, высшей моральной ценности или даже просвещенным эгоизмом), едва ли подтверждается фактами. То обстоятельство, что статистический закон и в том и другом случаях на­рушается действием «непреклонных личностей», ничего не меняет, так как выражает природу таких законов. Точно так же роль, которую «великие люди» играют в истории, не противоречит системным понятиям в их при­менении к истории; действие таких личностей можно рассматривать подобно действию «ведущей части», «спу­скового механизма» или «катализатора» в историческом процессе — это явление хорошо объяснено в общей тео­рии систем (Берталанфи [12]).

5) Следующий вопрос касается «организмической аналогии», единодушно заклейменной историками. Они неустанно воюют против метафизического, поэтического, мифического и совершенно ненаучного характера утвер­ждения Шпенглера о том, что цивилизации являются своего рода «организмами», которые рождаются, разви­ваются в соответствии с их внутренними законами и в конечном итоге умирают. Тойнби (например, [67]) вся­чески старается подчеркнуть, что он не попался на удоч­ку Шпенглера, хотя трудно не заметить, что его цивили­зации, связанные биологическими отношениями «усы­новления» и «близости», даже (в соответствии с последней версией его системы) в пределах весьма небольших от­резков своего развития мыслятся организмически.

Никто не знает лучше биолога, что цивилизации не есть «организмы». В высшей степени банальным являет­ся утверждение, что биологический организм — матери­альное целостное образование в пространстве и време­ни—есть нечто иное, чем социальная группа, состоящая из различающихся между собой индивидов, и еще в большей степени отличен от цивилизаций, состоящих из человеческих поколений, материальных продуктов, ин­ститутов, идей, ценностей и еще многого другого. Серьез­но недооценивают интеллект Вико, Шпенглера (или лю­бого нормального индивида) те, кто предполагает, что они не понимали этого очевидного положения.

Вместе с тем следует отметить, что в противополож­ность сомнениям историков социологи не питают отвра­щения к «организмической аналогии», а принимают ее как должное. Приведем в этой связи высказывание Ра­попорта и Хорвата [61]: «Вполне оправданно рассматри­вать реальные организации как организмы, то есть име­ется основание полагать, что это сравнение не является чисто метафорической аналогией, подобной той, которая имела хождение в схоластических рассуждениях о по­литике как о живом теле. В организациях легко усмат­риваются квазибиологические функции. Они сохраняют себя, иногда воспроизводят себя или дают метастазы; они реагируют на стресс, стареют и умирают. Организа­ции имеют различную анатомию, а те, которые перера­батывают материальные предметы (индустриальные ор­ганизации), обладают и физиологией».

Приведем теперь мнение Джеффри Виккерса [69]: «Социальные институты растут, восстанавливают и вос­производят себя, клонятся к упадку, распадаются. В их внешних отношениях много черт органической жизни. Некоторые полагают, что и во внутренних отношениях человеческие институты должны становиться все более организмическими, что человеческое сотрудничество бу­дет в дальнейшем все больше напоминать интеграцию клеток в организме. Я нахожу это предположение неубе­дительным и малоприятным» (с этим согласен и автор настоящей статьи), Хейр также считает, что «биологическая модель для социальных организаций, в частности промышленных организаций, означает принятие в качестве исследова­тельского принципа модели живого организма, а также процессов и принципов, регулирующих его рост и раз­витие. Это требует поисков закономерных процессов в росте организаций» [36, стр. 272).

Тот факт, что законы простого роста применимы к социальным явлениям, таким, как промышленные ком­пании, процессы урбанизации и разделения труда и т. д., доказывает, что в этом отношении «организмическая аналогия» является вполне корректной. Несмотря на протесты историков, применение теоретических моделей, в частности моделей динамических, открытых и адап­тивных систем [49], к историческому процессу действи­тельно имеет смысл. Это не означает «биологизма», то есть сведения социальных понятий к биологическим, а выражает систему принципов, применимую в обеих дан­ных областях науки.

6) Учитывая все сделанные против циклических мо­делей истории возражения—весьма ограниченный метод исследования, фактические ошибки, вытекающую из та­ких моделей, необычайную сложность исторического про­цесса и т. д., — мы тем не менее вынуждены признать, что эти модели удовлетворили все самые серьезные кри­терии проверки научной теории. Предсказания, сделан­ные Шпенглером в «Закате Европы», Тойнби, который предвидел время бед и борющихся друг с другом госу­дарств, Ортега-и-Гассетом в «Подъеме масс», добавим сюда также предсказания «Прекрасного Нового Мира» и «1984», оказались верифицируемыми в широких пре­делах и значительно лучшими, чем многие респектабель­ные модели специалистов социального знания.

Означает ли это «историческую неизбежность» и не­умолимый распад мира? И снова морализирующие и философствующие историки, не очень задумываясь, от­вечают на этот вопрос. Путем экстраполяции жизнен­ных циклов прежних цивилизаций никто не мог пред­сказать индустриальную революцию, резкий рост насе­ления, развитие атомной энергии, появление отсталых наций и распространение западной цивилизации по все­му земному шару. Но отвергает ли это предлагаемую модель и «закон» истории? Нет, это только говорит о том, что эта модель—как и любая другая модель в нау­ке-—отражает только определенные аспекты и моменты реальности. Каждая модель становится опасной только тогда, когда она не передает «ничего, кроме» заблужде­ния, которое искажает не только теоретическую исто­рию, но и модели механистической картины мира, пси­хоанализа и т. д.

В данном обзоре мы надеялись показать, что общая теория систем, способствуя расширению сферы-действия научно-теоретического знания, привела к новым взгля­дам и принципам и открыла новые, «могущие быть ис­следованными» проблемы, то есть проблемы, которые могут быть предметом дальнейшего экспериментального или математического изучения. Ограниченность этой теории и ее приложений в их настоящем виде совершен­но очевидна. Однако ее принципы, как это показано на примере их применения в различных областях науки и техники, по-видимому, являются в своей основе вполне здравыми.

 

**********

 

 

Л. ФОН БЕРТАЛАНФИ

ИСТОРИЯ И СТАТУС ОБЩЕЙ ТЕОРИИ СИСТЕМ

 

История и статус общей теории систем

// Системные   ис­следования. Ежегодник.

М., 1973 С. 20—36

 

Если мы хотим верно представить и оценить современный, системный подход, саму идею системности имеет смысл рассмат­ривать не как порождение преходящей моды, а как явление, раз­витие которого вплетено в историю человеческой мысли... Не лише­но смысла утверждение, что системные представления с древней­ших времен наличествуют в европейской философии. Уже при по­пытке выявить основную линию зарождения философско-научного мышления у досократиков ионийской школы одним из возможных путей рассуждения будет следующий.

В древних культурах и в примитивных культурах современ­ности человек воспринимал себя «брошенным» во враждебный мир, где хаотически и безгранично правили демонические силы. Наилучшим способом умилостивить эти силы или воздействовать на них считалась магия. Философия и ее детище — наука — за­родились, когда древние греки научились искать и обнаруживать в эмпирически воспринимаемом мире порядок, или космос, пости­жимый и тем самым поддающийся контролю со стороны мышле­ния и рационального действия.

Одним из теоретических выражений этого космического по­рядка явилось мировоззрение Аристотеля, с присущими ему холи­стическими и телеологическими представлениями 3. Аристотелев­ское положение «целое — больше суммы его частей» до сих пор остается выражением основной системной проблемы. Телеология Аристотеля была преодолена и элиминирована, но последующее развитие западноевропейской науки скорее отбрасывало и обхо­дило, нежели решало содержащиеся в ней проблемы (такие, на­пример, как порядок и целенаправленность в живых системах), и поэтому основная системная проблема не устарела до наших дней.

При более подробном рассмотрении перед нами предстала бы длинная вереница мыслителей, каждый из которых внес свой вклад в развитие теоретических представлений, известных в наши дни под названием общей теории систем. Рассуждая о иерархи­ческом строении, мы пользуемся термином, введенным христиан­ским мистиком Дионисием Ареопагитом, хотя его спекуляции ка­сались ангельских хоров в церковной организации. Николай Кузанский, один из самых глубоких мыслителей XV в., попытался объединить средневековую мистику с зачатками современной нау­ки. Он ввел представление о coincidentia oppositorum, оппозиции или даже противоборстве частей внутри целого, предстающего, в свою очередь, как единство более высокого порядка... Иерархия монад у Лейбница выглядит точно так же, как современная иерар­хия систем, его mathesis universalis является предсказанием будущей экстенсивной математики, которая не будет ограничи­ваться количественными и числовыми выражениями, но окажется в состоянии формализовать виды концептуального мышления. У Гегеля и Маркса особое значение придается диалектической структуре мышления и порождающего его мира; чрезвычайно глу­боким является у них утверждение, что адекватно отразить дейст­вительность может не отдельное суждение, но только единство двух сторон противоречия, достигаемое в диалектическом процес­се: тезис — антитезис — синтез. Густав Фехнер, известный как автор психофизического закона, разработал в духе натурфилосо­фов XIX в. проблему надындивидуальной организации, т. е. орга­низации высшего, относительно доступных наблюдению объектов, порядка. Примеры подобной организации он видел в живых сооб­ществах и земной гармонии, — так романтично называл он то, что на языке современной науки можно определить как экосистемы. Показательно, что об этом писались докторские диссертации еще в 1929 г.

Подобный обзор, при всей краткости и поверхностности, пока­зывает, что проблемы, с которыми ученые наших дней сталкивают­ся в связи с понятием «система», появились на свет «не вдруг», не есть исключительный результат современного развития матема­тики, естествознания и техники, а являются лишь современным выражением проблем, столетиями, стоявших перед учеными и об­суждавшихся каждый раз на соответствующем языке.

Один из способов охарактеризовать научную революцию XVI — XVII вв.— это заявить, что она привела к замене описа­тельно-метафизической концепции мира, содержащейся в доктри­не Аристотеля, математически-позитивистской концепцией Гали­лея. Иными словами, она заменила взгляд на мир как на телео­логический космос описанием событий по законам причинности, выражаемым в математической форме.

Можно добавить: заменила, но не элиминировала. Аристоте­левская трактовка целого, которое больше суммы своих частей, сохраняется до сих пор. Следует определенно сказать, что порядок или организация у целого, или системы, выше, чем у изолиро­ванных частей. В подобном суждении нет ничего метафизическо­го, никакого антропоморфистского предрассудка или философской спекуляции — речь идет о факте, эмпирически фиксируемом при наблюдении самых различных объектов, будь то живой организм, социальная группа или даже атом.

Наука, однако, не была готова работать с такими проблемами. Вторая максима «Рассуждения о методе» Декарта гласит: расчле­нить проблему на возможно большее количество составных час­тей и рассматривать каждую из них в отдельности. Аналогичный подход, сформулированный Галилеем под названием «резолютив­ного» метода, служил концептуальной «парадигмой» опытной науки от ее основания до современной лабораторной практики: расчленять и сводить сложные феномены к элементарным частям и процессам...

Этот метод работал достаточно хорошо до тех пор, пока наблю­даемые процессы позволяли расчленение на отдельные причинно связанные цепи событий, т. е. сведение этих процессов до уровня отношений между двумя или несколькими переменными. На этом фундаменте строились выдающиеся успехи физики и опирающейся на нее техники. Но он ничего не давал, когда речь шла о задачах со многими переменными. Они встречаются уже в механической задаче трех тел, а тем более, когда речь заходит об изучении жи­вого организма или даже атома, по сложности превышающего простейшую систему атома водорода «протон-электрон».

В разработке проблем порядка или организации можно выде­лить две принципиальные идеи. Одна из них — сравнение орга­низма с машиной, другая — интерпретация порядка как резуль­тата случайных процессов. Первая идея схематизирована Де­картом в bete machine (животное-машина) и расширена Ламетри до homme machine (человек-машина). Вторая идея нашла свое выражение в концепции естественного отбора Дарвина. Обе идеи оказались в высшей степени плодотворными. Интерпретация живого организма как машины в ее многочисленных вариантах, начиная от механических машин или часов в первых объясне­ниях физиков XVI в. и до тепловой, химико-динамической, клеточ­ной и кибернетической машин позволяла переводить объяснения с макроскопического уровня физиологии организмов на уровень субмикроскопических структур и энзиматических процессов в клетке... Точно так же интерпретация порядка (организации) орга­низма как результата случайных событий сделала возможным концептуальное объединение огромного фактического материала, охватываемого «синтетической теорией эволюции», включающей молекулярную генетику и биологию.

Но это были частные успехи. Коренные вопросы оставались без ответа. Принцип Декарта «животное-машина» давал объяс­нение процессов, происходящих в живом организме. Но, согласно Декарту, творцом «машины» является бог.

Концепция эволюции «машин» как результата случайных со­бытий содержит внутреннее противоречие. Ручные часы или ней­лоновые чулки, как правило, не появляются в природе в результа­те случайных процессов, а митохондрические «машины» энзимати-ческой организации в самых простых клетках или молекулах нуклеопротеидов несравнимы по сложности с часами или простыми полимерами синтетического волокна. Принцип «выживания наибо­лее приспособленных» (или, в современных терминах, дифферен­циальная репродукция) приводит, по-видимому, к кругу в дока­зательстве. Гомеостатические 4 системы должны существовать до того, как они вступят в конкурентное соревнование, в процессе которого получат преобладание системы с более высоким коэффи­циентом отбора или дифференциальной репродукции. Но подобное утверждение само требует доказательства, ибо оно не выводится из известных физических законов. Второй закон термодинамики предписывает обратное: организованные системы, в которых про­исходят необратимые процессы, должны стремиться к наиболее ве­роятным состояниям и, следовательно, к деструкции имеющегося порядка и к распаду...

Неовиталистские 5 взгляды, нашедшие выражение в работах Дриша, Бергсона и других на рубеже нашего столетия, опирались на более совершенную аргументацию. В ее основе лежали пред­ставления о пределе возможной регуляции в «машине», о случай­ной эволюции и целенаправленности действия; однако неовита­листы могли при этом апеллировать только к старинной аристо­телевской «энтелехии» 6 в ее новых терминологических ипостасях, т. е. к сверхъестественному «фактору» организации.

Таким образом, именно «борьба за концепцию организма в пер­вые десятилетия двадцатого века» (так определил это движение Вуджер...) выявила все возрастающие сомнения в возможности объяснить сложные явления в понятиях составляющих их эле­ментов. Появилась проблема «организации», которую можно обнаружить в любой живой системе, а по сути дела, попытка об­суждения вопроса, «могут ли концепции случайной мутации и естественного отбора ответить на все вопросы, связанные с явле­ниями эволюции»... т. е. на вопросы об организации живого. Сюда же относится и вопрос о целенаправленности, который можно отрицать и «снимать», но который так или иначе каждый раз, подобно мифической гидре, поднимает свою безобразную голову.

Процесс отнюдь не ограничивался рамками биологии. В психологии гештальтисты одновременно с биологами поставили вопрос о том, что психологические целостности (т. е. воспринимаемые гештальты) не допускают разложения на элементы подобно то­чечным ощущениям и возбуждениям сетчатки. В тот же период был сделан вывод о неудовлетворительности физикалистских те­орий в социологии...

В конце 20-х годов я писал: «Поскольку фундаментальный признак живого — организация, традиционные способы исследо­вания отдельных частей и процессов не могут дать полного опи­сания живых явлений. Такие исследования не содержат информации о координации частей и процессов. Поэтому главной зада­чей биологии должно стать открытие законов, действующих в биологических системах (на всех уровнях организации). Можно верить, что сами попытки обнаружить основания теоретической биологии указывают на фундаментальные изменения в картине мира. Подобный подход, когда он служит методологической базой исследования, может быть назван «органической биологией», а когда он используется при концептуальном объяснении жизненных явлений — «системной теорией организма»...

Добившись признания подобной точки зрения в качестве но­вой в биологической литературе... организмическая программа явилась зародышем того, что впоследствии получило известность как общая теория систем. Если термин «организм» в приведен­ном утверждении заменить на «организованные сущности», по­нимая под последними социальные группы, личность, технические устройства и т. п., то эту мысль можно рассматривать как про­грамму теории систем.

Постулат Аристотеля о том, что целое больше суммы своих частей, которым, с одной стороны, пренебрегали механицисты и который, с другой стороны, привел к демонологии витализма, получает простой и даже тривиальный ответ (тривиальный, разумеется, в принципе, но требующий в то же время реше­ния бесчисленных проблем при своей разработке и конкрети­зации) :

«Свойства предметов и способы действия на высших уров­нях не могут быть выражены при помощи суммации свойств и действий их компонентов, взятых изолированно. Если, однако, известен ансамбль компонентов и существующие между ними отношения, то высшие уровни могут быть выведены из компо­нентов»...

Многочисленные (в том числе и совсем недавние) дискуссии, посвященные парадоксу Аристотеля и редукционизму, ничего не добавили к этим положениям: для того чтобы понять организо­ванную целостность, нужно знать как компоненты, так и отноше­ния между ними. Но такая постановка проблемы приводила к су­щественным трудностям, поскольку «нормальная наука», в тер­минологии Т. Куна (т. е. традиционная наука), была мало приспо­соблена заниматься «отношениями» в системах.

В этой методологической неподготовленности одна из причин ого, что «системные» проблемы — древние и известные на протя­жении многих веков — оставались «философскими» и не становились «наукой». Из-за недостаточности имеющихся математических методов проблема требовала новой эпистемологии. В то же время мощь «классической науки» и ее многочисленные успехи на про­тяжении нескольких веков отнюдь не способствовали пересмотру се фундаментальной парадигмы — однолинейной причинности и расчленения предмета исследования на элементарные состав­ляющие.

Уже давно предпринимаются попытки создать «гештальтматематику», в основе которой лежало бы не количество, а отноше­ния, т. е. форма и порядок. Однако возможности реализации та­кого предприятия появились лишь в наше время в связи с разви­тием общенаучных представлений.

Положения общей теории системы были впервые сформули­рованы нами устно в 30-х годах, а после войны были изложены и различных публикациях. «Существуют модели, принципы и за­коны, которые применимы к обобщенным системам или к подклас­сам систем безотносительно к их конкретному виду, природе со­ставляющих элементов и отношениям или «силам» между ними. Мы предлагаем новую дисциплину, называемую общей теорией систем. Общая теория систем представляет собой логико-мате­матическую область исследований, задачей которой является формулирование и выведение общих принципов, применимых к «системам» вообще. Осуществляемая в рамках этой теории точ­ная формулировка таких понятий, как целостность и сумма, диф­ференциация, прогрессивная механизация, централизация, иерар­хическое строение, финальность и эквифинальность и т. п., позволит сделать эти понятия применимыми во всех дисципли­нах, имеющих дело с системами, и установить их логическую гомологию»...

Так выглядела схема общей теории систем, у которой, наряду с предтечами, нашлись и независимые союзники, параллельно работающие в том же направлении. Очень близко подошел к гене­рализации гештальттеории в общую теорию систем В. Кёлер... А. Лотка, хотя он и не использовал термина «общая теория систем», рассмотрением системы одновременных дифференциаль­ных уравнений заложил основы последующей разработки «дина­мической» теории систем... Уравнения Вольтерра, созданные первоначально для описания межвидовой борьбы, приложимы к общей кинетике и динамике... Ранняя работа У. Росс Эшби... в которой были независимо использованы те же системные уравне­ния, что и у нас, также позволяет получить следствия общего характера.

Мы разработали каркас «динамической» теории систем и дали математическое описание системных параметров (целостность, сумма, рост, соревнование, аллометрия, механизация, централи­зация, финальность, эквифинальность и т. п.) на базе систем ного описания при помощи одновременных дифференциальных уравнений. Занимаясь биологической проблематикой, мы были заинтересованы прежде всего в разработке теории «открытых систем», т. е. систем, которые обмениваются со средой веществом, как это имеет место в любой «живой» системе. Можно утверждать, что, наряду с теорией управления и моделями обратной связи, теория Fliebgleichgewicht (динамического «текучего» равновесия) и открытых систем является частью общей теории систем, широко применяемой в физической химии, биофизическом моделировании биологических процессов, физиологии, фармакодинамике и др... Представляется обоснованным также прогноз о том, что базисные области физиологии, такие, как физиология метаболизма, возбуж­дения и морфогенеза, «вольются в общую теоретическую об­ласть, основанную на концепции открытой системы»... Интуи­тивный выбор открытой системы в качестве общей модели системы оказался верным. «Открытая система» представляется более общим случаем не только в физическом смысле (поскольку закрытую систему всегда можно вывести из открытой, приравняв к нулю транспортные переменные), она является более общим случаем и в математическом отношении, поскольку система одно­временных дифференциальных уравнений (уравнения движения), используемая в динамической теории систем, есть более общий случай, из которого введением дополнительных ограничений получается описание закрытых систем (к примеру, описание сохранения массы в закрытой химической системе...).

При этом оказалось, что «системные законы» проявляются в виде аналогий, или «логических гомологии», законов, представ­ляющихся формально идентичными, но относящихся к совер­шенно различным явлениям или даже дисциплинам. Например, замечательным фактом служит строгая аналогия между такими разными биологическими системами, как центральная нервная система и сеть биохимических клеточных регуляторов. Еще бо­лее примечательно то, что подобная частная аналогия между раз­личными системами и уровнями организации — лишь один из членов обширного класса подобных аналогий... К сходным выводам независимо пришли многие исследователи в разных об­ластях науки.

 Развитие системных исследований пошло в это время несколь­кими путями. Все большее влияние приобретало кибернетиче­ское движение, начавшееся с разработки систем самонаведения для снарядов, автоматизации, вычислительной техники и т. д. и обязанное своим теоретическим размахом деятельности Н. Ви­нера. При различии исходных областей (техника, а не фундамен­тальные науки, в частности, биология) и базисных моделей (кон­тур обратной связи вместо динамической системы взаимодействий) у кибернетики и общей теории систем общим оказался интерес к проблемам организации и телеологического поведения. Кибер­нетика также выступала против «механистической» доктрины, которая концептуально основывалась на представлении о «случайном поведении анонимных частиц» и также стремилась к «поиску новых подходов, новых, более универсальных концепций и методов, позволяющих изучать большие совокупности организмов и личностей»...

 Следует, однако, указать, что при всей этой общности совершенно лишено оснований утверждение, будто современная теория систем «родилась в результате усилий, предпринятых во время второй мировой войны»... Общая теория систем не является результатом военных или технических разработок. Кибернетика и связанные с ней подходы развивались совершенно независимо, хотя во многом параллельно общей теории систем...

 Системная философия. В этой сфере исследуется смена мировоззренческой ориентации, происходящая в результате превращения «системы» в новую парадигму науки (в отличие от аналитической, механистической, линейно-причинной парадигм классической науки). Как и любая общенаучная теория, общая теория систем имеет свои «метанаучные», или философские аспекты. Концепция «системы», представляющая новую парадигму науки, по терминологии Т. Куна, или, как я ее назвал... «новую философию природы», заключается в организмическом взгляде на мир «как на большую организацию» и резко отличается от механистического взгляда на мир как на царство «слепых законов природы».

 Прежде всего следует выяснить, «что за зверь система». Эта задача системной онтологии — поиск ответа на вопрос, что понимать под «системой» и как системы реализуются на различных уровнях наблюдаемого мира. Что следует определять и описы­вать как систему — вопрос не из тех, на которые можно дать оче­видный или тривиальный ответ. Нетрудно согласиться, что галак­тика, собака, клетка и атом суть системы. Но в каком смысле и в какой связи можно говорить о сообществе людей или живот­ных, о личности, языке, математике и т. п. как о «системах»? Первым шагом может быть выделение реальных систем, т. е. систем, воспринимаемых или выводимых из наблюдения и существующих независимо от наблюдателя. С другой стороны, имеются концеп­туальные системы — логика, математика, которые по существу являются символическими конструкциями (сюда же можно отнести и музыку); подклассом последних являются абстрактные системы (наука), т. е. концептуальные системы, имеющие эквиваленты в реальности. Однако подобное разграничение отнюдь не так чет­ко, как может показаться на первый взгляд.

Мы можем считать «объектами» (которые частично явля­ются «реальными системами») сущности, данные нам в восприя­тии, поскольку они дискретны в пространстве и времени. Не вызывает сомнения, скажем, что камень, стол, автомобиль, животное и звезда (а в более широком смысле и атом, молекула, планетная система) «реальны» и существуют независимо от наблюдателя. Восприятие, однако, ненадежный ориентир. Следуя ему, мы видим, что Солнце обращается вокруг Земли, и, разумеется, не видим, что такой солидный кусок материи, как камень, «на самом деле» есть в основном пустое пространство с крохотными энергетическими центрами, рассеянными на гигантских расстоя­ниях друг от друга. Пространственные границы даже у того, что кажется очевидным объектом или «вещью», оказываются очень часто неуловимыми. Из кристалла, состоящего из молекул, ва­лентности как бы высовываются в окружающее пространство; так же расплывчаты границы клетки или организма, которые сохра­няют свою сущность только путем приобретения и выделения молекул, и трудно даже сказать, что относится и что не относит­ся к «живой системе». В предельном случае все границы можно определить скорее как динамические, нежели как пространствен­ные.

В связи с этим объект, в частности система, может быть оха­рактеризован только через свои связи в широком смысле слова, т. е. через взаимодействие составляющих элементов. В этом смысле экосистема или социальная система в той же мере реальны, как отдельное растение, животное или человек. В самом деле, загряз­нение биосферы как проблема нарушения экосистемы или как со­циальная проблема весьма четко демонстрирует «реальность» обеих (экологической и социальной) систем. Однако взаи­модействия (или шире — взаимоотношения) никогда нельзя уви­деть или воспринять непосредственно; нашему сознанию они представляются как концептуальные конструкции. То же са­мое истинно и для объектов повседневного мира человека; они также отнюдь не просто «даны» нам в ощущениях, чувствах или в непосредственном восприятии, но являются конструкциями, основанными на врожденных или приобретенных в обучении ка­тегориях, совокупностью самых различных чувств, предшествую­щего опыта, обучения, иначе говоря, мыслительных процессов, которые все вместе определяют наше «видение» или восприятие. Таким образом, различие между «реальными» объектами и системами, данными нам в наблюдении, концептуальными кон­струкциями и системами не может быть проведено на уровне здравого смысла.

Эта ситуация вызывает потребность в системной эпистемоло­гии. Как ясно уже из сказанного, она глубоко отличается от эпистемологии логического позитивизма и эмпиризма, хотя во мно­гом и разделяет их научную позицию. Эпистемология (и метафи­зика) логического позитивизма была детерминирована идеями физикализма, атомизма и «камерной теорией» знания. С совре­менной точки зрения, они устарели. Ни физикализм, ни редукционизм, которые требуют сведения исследовательского предмета путем простой «редукции» к элементарным составляющим, подчи­няющимся законам традиционной физики, не могут считаться адекватными способами анализа проблем и способами мышления современной биологии, бихевиоральных и социальных наук. В от­личие от аналитической процедуры классической науки, исходящей из необходимости разложения объекта на составляющие элементы и представления об однолинейных причинных цепях, иссле­дование организованных целостностей со многими переменными требует новых категорий — взаимодействия, регулирования, организации, телеологии и т. д., что ставит много новых проблем, от­носящихся к эпистемологии, математическому моделированию и аппарату.

Мы обязаны считаться с тем, что существует взаимодействие между познающим и познаваемым, зависящее от массы факто­ров биологического, психологического, культурного, лингвистиче­ского и т. п. характера. Сама физика сообщает, что нет последних сущностей, таких, как частица или волна, независимых от наблю­дателя. Все это ведет к «перспективистской» концепции, с точки зрения которой физика, при полном признании ее достижений в собственной и смежной областях, не дает, однако, универсаль­ного способа познания.

В отличие от редукционизма и теорий, объявляющих, что реаль­ность является «не чем иным, как...» (массой физических частиц, генов, рефлексов, движения и чего угодно еще), мы рассматри­ваем науку как одну из «перспектив» человека с его биологиче­скими, культурными и лингвистическими дарованиями и ограни­чениями, созданную для взаимодействия с миром, в который он «включен», вернее, к которому он приспособился в ходе эво­люции и истории.

Следующий раздел системной философии связан с отноше­ниями человека к миру того, что в философской терминологии называется ценностями. Если реальность представляет собой иерархию организованных целостностей, то и образ человека дол­жен отличаться от его образа в мире физических частиц, в кото­ром случайные события выступают в качестве последней и единственной «истины». Мир символов, ценностей, социальных и культур­ных сущностей в этом случае представляется гораздо более «реальным», а его встроенность в космический порядок является подходящим мостом между «двумя культурами» Ч. Сноу — наукой и гуманитарным мироощущением, технологией и историей, естественными и социальными науками или сторонами любой иной сформулированной по аналогичному принципу ан­титезы.

Этот гуманистический аспект общей теории систем, как пред­ставляется, существенно отличен от взглядов механистически ориентированных системных теоретиков, которые говорят о системах исключительно в понятиях математики, кибернетики и техни­ки, давая тем самым повод думать, что теория систем является последним шагом на пути механизации человека, утраты им ценностей, а следовательно, на пути к технократии. Понимая и вы­соко оценивая математический и прикладной аспекты, автор не представляет себе общей теории систем без указанных гуманистических ее аспектов, поскольку такое ее ограничение неминуемо привело бы к узости и фрагментарности ее представлений.

Таким образом, в общей теории систем можно обнаружить большое и, быть может, запутанное множество «тенденций». По­нятны и неудобства, которые причиняет подобная множествен­ность любителям аккуратных формализмов, составителям хресто­матий и догматикам. Однако такое состояние вполне естественно для истории мысли и науки, в особенности для начальных перио­дов какого-либо крупного их движения. Различные модели и тео­рии стремятся отразить различные аспекты, дополняя тем самым друг друга. Дальнейшее же развитие, несомненно, приведет к их унификации.

Общая теория систем, как уже подчеркивалось, является мо­делью определенных общих аспектов реальности. Однако она в то же время дает нам угол зрения, позволяющий увидеть предметы, которые раньше не замечались или обходились, и в этом ее мето­дологическое значение. Наконец, как любая научная теория широкого диапазона, она связана с вечными философскими проб­лемами и пытается найти на них свои ответы.

 

************